Автор: Ирина Байсак
Фотография: Irmina Walczak
Про чудачества беременных ходят легенды, передаются из уст в уста. Мамочки рассказывают со смехом, папы — с подёргивающимся глазом. Я вот за собой беременных странностей не припоминаю. Ну просто мозг в такие моменты отключается, потому и не помнит ничего.
Правда, хорошо помню, что самым приятным для меня ароматом в первые месяца четыре был запах туалетного утёнка. В то время я с ужасом поняла, как же воняет в нашем мире. Особенно в супермаркетах. Когда тебя выворачивает наизнанку от одного только вида еды, не то что от запаха, а рядом стоит дама со стойким шлейфом чего-то шанельного, а с другой стороны нагло дышит нетрезвый мужик, хочется жить на фабрике туалетных утенков.
В общественном транспорте хотелось кричать: «Люди, когда ж вы начнёте мыться». В такие моменты капля моющего средства на поверхность унитаза была моим спасением.
Я вообще 50% беременности в туалете провела. Причём в разных: родном, офисном, общественных. Я их за девять месяцев перевидала столько, сколько за 27 лет жизни не видела. Думаю, тут я не одна такая. Первые 20 недель обнимаешь унитаз, следующие 20 недель сидишь на нем. (Честно говоря, о таких интимных подробностях своей жизни я пишу впервые).
Ещё помню, что над 50-граммовым куском мяса я проклинала всех, включая врача с его советами, а вот 2-килограммовый пакет клубники, с которой тот же врач мне настоятельно рекомендовал быть поосторожнее, влезал на ура.
Как-то раз, когда я везла в коляске причину вот этого вот всего, мне встретилась девушка с животом, которая со слезами объясняла мужу, что не будет есть это ваше чертово мясо. Мне хотелось обнять ее и долго-долго плакать вместе с ней.
Когда клубника закончилась, пошли груши. Я вообще люблю их, но в беременности если бы мне предложили за грушу продать душу дьяволу, я бы только спросила, где подписать. Как-то, помню, была уже осень и было холодно. Груши заканчивались, и я оставила самую последнюю будущему папаше. И с пафосом так предложила: хочешь грушу? Вместо того, чтобы расплыться в счастливой улыбке и, восторгаясь моей добротой, целовать мне руки, он почему-то отказался. Это был нож в спину. Нет, я не расплакалась. Я молча ушла в спальню, уткнулась в подушку и разревелась так, что через тридцать секунд этот дилетант прибежал из кухни, запихивая в рот немытую грушу и рассказывая, как ему вкусно и чтоб я только не плакала.
Глупец даже не подозревал, что он сам себе роет яму. А обо мне ты подумал? Я вынашиваю тут, понимаешь ли, его ребёнка, а он жрет последнюю грушу. Такого развития событий мужской мозг, видно, не ожидал. Женский, отравленный парами туалетного утёнка, торжествовал. Так что через минуту слабое звено нашей семьи ушло «в сырую ночь» в поисках груш.
А я сидела на кухне, ела заранее припрятанную грушу (можете называть меня как угодно, но я всегда так делаю) и думала, почему, когда женщина беременеет, мужик напрочь съезжает с катушек. Сейчас, кстати, уже пару лет прошло, но до сих пор каждый раз, когда я предлагаю ему грушу, его выражение лица меняется, а правый глаз начинает подёргиваться.