Автор: Наталья Фомина, журналист Новой газеты
Когда я родилась, моему дедушке было 43 года, то есть, по моим сегодняшним меркам он был молодым мужчиной. Молодым и красивым – как и мой папа, они очень похожи. Были. Так вот, я рождалась на третьем этаже 20 отделения (или оно 21-е? всегда путаю) больницы имени Пирогова, стоял август, прекрасная погода, очень мягкая, никакой жары.
Под открытыми окнами родового зала собрались: мой папа, его родители и мамина мама. Все считали, что я буду мальчик, и радовались этому. Мальчик-футболист, говорили шутливо, сейчас появится новенький мальчик-футболист; и только дедушка тихо надеялся (громко перечить ему не разрешала бабушка), что я буду – девочка. Он придумал имя: Варенька. Согласно семейной легенде, дедушка повторял: ну а что мальчик? мальчик у нас уже есть, — имея в виду моего папу, своего сына, — а вот девочки нам не хватает. Не знаю, мне нравится думать, что он и вправду это говорил.
И вот в окно на третьем этаже что-то около двух часов дня выглянула румяная акушерка и сказала: девочка, три двести! И все стали радоваться, а про мальчика-футболиста забыли, конечно же, сразу. И дедушка мгновенно велел бабушке собираться и ехать в Прибалтику, чтобы тотчас купить нормального детского приданого, включая шубу, добротную мебель и письменный стол первоклассника. И бабушка впервые в жизни ему подчинилась, потому что обычно это она рулила происходящим, а дедушка просто себе мирно работал главным инженером треста волгасантехмонтаж. И вот они буквально в Пироговском дворе прыгнули в автомобиль Волга (с оленем на капоте), и поехали немедленно в Прибалтику, откуда действительно привезли младенцу кучу всего необходимого, включая действительно детскую мебель, расписанную под хохлому, её элементы сохранились.
Дедушка меня очень полюбил, больше всего ему нравилось, что я похожа на бабушку; согласно той же семейной легенде он восхищенно приговаривал: смотри-ка, Милкины ноги! Милкины пальцы! И он страшно радовался, когда ему разрешали со мной гулять по набережной; тогда семья жила под цирком, на улице Прибрежной, и до набережной было подать рукой. И как-то раз я побежала и немного разбила голову о бордюр, и был ужасный скандал, и моя мама запретила меня куда-то от нее забирать; но это я не помню.
Помню уже позднее: например, какая-то масленица, конец зимы и её проводы. Бабушка печет блины. Бабушка пекла такие блины, особенные, толстенькие, ноздреватые, они купались в масле и достаточно было съесть один, чтобы насытиться надолго, тем более, что к блинам подавались форшмаки, паштеты, икра, сыр, хорошая рыба и салат из окорока с яйцом (сделаю сегодня).
И вот я сижу с дедушкой, удобный кухонный стул с высокой спинкой, на мне шитый бабушкой сарафан из кримплена с ручной вышивкой, кудри в обе стороны от щек, я поедаю блин, а точнее, вишневое варенье, маскируя его под блин. Дедушка, абсолютно довольный жизнью, выпивает позволенный бабушкой глоток коньяка, закуривает, тогда все прекрасно курили, и ничего; скоро придут гости, уже раздвинут в гостиной стол, застелен свежепоглаженной скатертью, еще хранящей складки от утюга, теснятся фарфоровые тарелки с узором из сосновых веток (они сейчас переехали ко мне) и хрустальные фужеры (живут у мамы), и пирог отдувается, слоеный с мясом, накрыт кухонным полосатым полотенчиком. И прозрачный бульон готов, и водка охлаждается, а вино уже откупорено, дедушка пять лет работал за границей и знает толк в вине, и в советском посольстве его учили есть разную еду, и он даже грушу ест с ножом и вилкой, а зеленый горошек приминает на тарелке, а уж потом; и кончается зима, близится парадный обед с друзьями дома и семьей, счастье!
И вот счастливый дедушка говорит мне:
— Наташенька, праздник-то сегодня какой!
— Какой? — допустим, спрашиваю я.
— В этот день, — ласково и значительно говорит дедушка, — только много лет назад, воскрес Христос. Называется – Пасха.
И бабушка смеется и отрывается от чугунных сковородок и говорит:
— Какая к черту Пасха? Дурак старый!
А дедушка, конечно, не был никаким старым дураком. Дедушка был умным, и было ему тогда всего 48 лет, а еще через два года он умрет – в этой же кухне, на улице Прибрежной, в один час, когда бабушка понесет мне перешитое форменное платье к первому сентябрю. Вернется, застанет дедушку мертвым, на стуле с высокой удобной спинкой.
А мне остаётся хранить и пересказывать детям эти самые семейные легенды: как дедушка называл дыню «сахарный мед», как мастерски готовил настоящий узбекский плов (вырос в Ташкенте), как с переломанной шейкой бедра прыгал с пятого этажа до бара в гостинице ВОЛГА, как привез своему сыну в 66 году магнитофон ГРЮНДИГ, как хотел, чтобы я родилась девочкой и как перепутал масленицу с Пасхой, тоже мне важность, подумаешь.