АВТОР: Екатерина Федорова
ФОТОГРАФИЯ: КСЕНИЯ КУЗЬМИНА
Крестной девяносто девять. Она больше не стареет, меняется иначе: медленно меркнет, гаснет, стынет, уменьшается в размерах, как окно родного дома, когда уезжаешь от него надолго, скажем, на вокзал.
Ноги ходят с трудом, но ум, как и прежде, ясный и быстрый. Ежедневно одевается опрятно: блузка, юбка ниже колен, капроновые колготки, домашние туфли; все черное: хранит траур по мужу.
Целый день сидит в неглубоком кресле, смотрит телевизор или читает молитвослов или житие какого-нибудь любимого святого. Квартирка маленькая, но просторная – лишних вещей здесь нет. Солнце свободно разгуливает по спелому пшенично-золотому полю паркета.
Два кресла, диван, лакированный тонкий сервант на маловесных ножках балерины. Мебель некрупная, соответствует кукольным масштабам крошечной хозяйки. Питается крестная пустяками. Никаких излишеств. Пьет только воду. Делает и говорит исключительно приятное. Добрые чувства полезны: они не только экономят силы, но и приумножают энергию.
– Йоргос, дитя мое, ты поправился, или мне кажется?
– Поправился, крестная, да, надо бы худеть…
– Что ты, что ты! Ты прекрасно выглядишь, милый! Мне показалось. И Катерина молодец, следит за собой.
Даром, что мы, как Бобчинский и Добчинский. Еле помещаемся в ее мини-креслах.
Она не читает книг. Не получила никакого образования – за исключением средней школы в деревеньке на Парнасе, где родилась и прожила первые двадцать лет жизни. Потом вышла замуж. Никогда нигде не работала. Домохозяйка. Детей Бог не дал. И опять – ни страстей, ни взрывов, ни попыток изменить судьбу. Нет так нет. Не обжигающий костер, а длинное уютное горение лампады. Исповедание не взрывного человеческого, а ангельского умеренного образа жизни. Господь Бог, наверное, хотел бы, чтобы все его дети были такие же послушные, но что-то пошло не так, как обычно и случается с детьми.
С мужем крестная прожила вместе больше, кажется, семидесяти лет, до самой его смерти. Последние пять лет крестный был парализован: не слышал, не видел, не говорил.
– Скучаю по нему, – признается крестная. – Все-таки живая душа была рядом!
О смерти говорит как о близкой, хоть и неприятной соседке:
– Лет двадцать назад боялась, теперь нет. Умирать не страшно. Но так не хочется…
Впервые в этом году дверь нам открыла не сама крестная, а незнакомая женщина. Оказалось, это ее компаньонка, Василикула. Родственники настояли, чтобы ее нанять: все-таки возраст. Надо, чтобы кто-то был рядом, хотя бы днем. Крестная восприняла изменения со свойственным ее натуре исполинским смирением.
Василикула – поспешная, крикастая, непосредственная женщина, начала с того, что прокурила стерильный терем крестной. При ней в этом доме впервые появилась пыль. Крестная сама убирала лучше, но сейчас не позволяет себе вмешиваться.
– Во-первых, Василикуле необходимо занятие. Иначе она будет чувствовать себя неловко. Ведь просто так сидеть со старухой ей скучно. Во-вторых, я могла бы убирать, когда она уходит, но боюсь – вдруг она заметит, что ее исправляют, и обидится. Нет, лучше пусть тут будет пыль.
Василикула вела себя раскрепощенно, по-хозяйски, так, как будто ей принадлежит не только место, но и крестная: хохотала, сидела в кресле нога на ногу, откинув по-барски руку с сигаретой, завязала активную светскую беседу, не дав крестной вставить в нее ни слова; заговорщицки, вполголоса жаловалась, ненатурально, слишком нарочно сокрушаясь:
– Да она из дома не выходит! Я ее заставляла – ну что там за ступеньки, подумаешь, три штуки, ерунда, справились бы. Она ни в какую. Ну, девяносто девять, с другой стороны, упрямая. А вы как думали!
Перед уходом, обнимая крестную, спросила ее потихоньку:
– Одной непросто, а вдвоем еще сложнее, да, крестная?
Она ответила мне ласково, но твердо, с силой, которая в немощи совершается:
– Все хорошо, милая… Переживем!