В детстве я думала, что мои родители недостаточно добрые. Не то, что я. Я, рано утром выходившая во двор лишь для того, чтобы кого-то спасти и принести домой выхаживать. И они, шикавшие мне через дверь: «Отнеси, откуда взяла», стоило мне позвонить в звонок и поднести к дверному глазку очередного заморыша.
Мы жили в маленьком провинциальном городке. И бездомных животных в нем было, кажется, даже больше, чем жителей. По улицам ходили бездомные собаки и вели за собой бездомных щеночков. Бездомные кошки спали на заборах и скамейках, иногда лениво просыпаясь, чтобы проверить, все ли в порядке с бездомными котятами. Бездомные гуси и бездомные утки учили гусят и утят плавать в канавах и в лужах. Бездомные куры что-то кудахтали своим цыплятам. А бездомные петухи кукарекали на всю улицу и гоняли бездомных… ворон.
Мне было вообще не важно, спасать дикое животное или домашнее. Собаку или ежа. Воробья или цыпленка. Котенка или белку. Я хотела подарить дом всем. Ту самую крышу над головой, под которой они будут спать со мной под одним одеялом, кудахтать, мяукать, лаять, на своем языке благодаря меня за доброе сердце.
В нашей квартире когда-то жила бездомная кошка, которая вспомнила, что, оказывается, у нее есть хозяева – сразу, как моя мама вывела ей блох и глистов. Еще жил бездомный щеночек неизвестной лохматой породы, который наел бока и убежал к соседке, потому что, оказывается, принадлежал ей, просто любил погулять в одиночестве и имел грустные глаза. Подружка оставляла мне на передержку хомяка, пока уезжала с родителями в отпуск. Хомяк оказался… беременной хомячихой, моя мама визжала при виде лысого хомячьего потомства, а я… спасала ее как умела. А потом спасала микро-хомячков от их собственной матери, которая вела себя агрессивно. Я спасала воробья, на которого охотилась кошка. Спасала подвальных мышей, выкинув все расставленные дворником мышеловки. Спасала тонувшего в ведре с водой муравья. Спасала выползшую на дорогу улитку. Спасала ночную бабочку, бившуюся в плафон люстры… И искренне верила: кто, если не я?
Но когда мы переехали в Москву, я обнаружила, что спасать совершенно некого. Все собаки – на поводках. Кошки видят улицу только через окно. Голуби ходят строем и не голодают. Вороны способны сами за себя постоять. И никаких гусей и уток в лужах…
Я даже как будто отвыкла от спасения и решила стать художником-модельером — мы жили рядом с магазином «Ткани», и витрина пленила меня. Но тут мой старший брат принес в дом голубя.
— Он ранен! - сообщил брат, крепко сжимая голубя двумя руками так, словно держать раненых голубей для него – дело привычное. Даже если этот голубь самый несимпатичный из голубей и каой-то злой. Желая клюнуть побольнее, голубь в руках брата вертел головой в разные стороны с такой скоростью, как будто он в эту самую голову и был ранен.
— Скорее! Голубь может умереть! Неси коробку! – кричал брат.
— Хоронить? – всхлипнула я.
— Дура! Домик! – по напряженному лицу брата я поняла, что голубиная голова вот-вот победит. И в три минуты нашла просторную коробку с крышкой. На нашу радость, мама как раз купила новые замшевые сапоги. Мы, конечно, не знали, что сапоги маме не подошли и что она планировала после работы отнести их обратно в магазин. Зато мы знали, что голубю в коробке захочется дышать. И карандашом превратили крышку от коробки в сито.
Дырок было так много, что голубь обязан был оценить. К тому же, в углу картонных апартаментов стояла алюминиевая крышка с овсяными хлопьями и блюдце с водой. Дыши, пируй, что еще надо?
Но раненый голубь оказался своенравным. Дом ему не тот, еда не та, пить не желал. Зато желал нахохлившись ходить по комнате и какать на ковёр.
Ковёр был из натуральной шерсти. Зелёный.
— Думает, что полянка! — объяснил мне брат.
Он почему-то хитро разделил наши спасательные роли. Себя назначил переводчиком голубиных действий. А мне вручил тряпку. А если голубь вдруг придумывал забраться под диван или собирался в лепешку разбиться о стеклянную дверь книжного шкафа, брат просто убеждался:
— Ранен. Причем, сильно.
Но я, ползая с тряпкой по ковру, удивлялась такому странному ранению. Где, скажите, кровь, которую не остановить? Где голубиное мясо? Где кости, которые наружу? И почему крылья не оторваны?
— Понимаешь, он летать не может, - ранение оказалось не самым очевидным, но для птицы совершенно смертельным. — Если бы не я, его бы съели! – брат давил на жалось, потому что я сказала, что мне надоело убирать за голубем. — Кошки. Или еще кто.
Этот «ещё кто» произвел на меня огромное впечатление. Много лет после того, как голубь излечился, влюбился, родил детей и воспитал внуков, я боялась выходить во двор по вечерам. «Ещё кто» мерещился мне за каждым углом и даже в грузовом лифте. И когда звонил телефон и на том конце почему-то молчали, я всегда думала, что «ещё кто» хочет припомнить нам спасенного голубя, который так и не стал ему шашлыком.
Раненый голубь не понравился маме. А папе не понравился ещё больше. Родители закрылись на кухне и после совещания, на котором не разрешили присутствовать ни брату, ни мне, ни голубю, не без сомнения предложили поселить птицу на балконе.
Это было худшим решением из возможных.
Как они могли?!
На балконе холодно.
Страшно по ночам.
Шумно от шоссе.
Но самое ужасное — балкон не застеклён.
А кто знает, вдруг раненый голубь — лучший в мире прыгун в высоту? Вдруг он, без всякого шеста, запрыгнет на балконные перила, и оттуда — клювом вниз с пятого этажа прямо в асфальт?!
Неделю мы сторожили раненого голубя на балконе. Приспособили табуретку под стол. На ней я от безделья рисовала голубя и всю его голубиную семью. А брат собирал из конструктора сперва машинку, потом моторчик для машинки, потом разбирал машинку и разбирал моторчик от машинки.
В это время раненый голубь ел, пил, спал, какал, издавал странные звуки похожие на полоскание горла раствором фурацилина. Короче, он планировал жить. А мы с братом вообще-то были уже не против, чтобы он довел свое ранение до того самого конца, когда можно было бы нам из спасателей опять превратиться в обычных детей. И присоединиться к друзьям, игравшим во дворе.
И голубь прочитал наши мысли.
Взял и… улетел.
Кстати, мы назвали его Гошей.
Несколько раз нам казалось, что Гоша искал встречи с нами. То в парке. То на вокзале. Один раз я опаздывала в школу, и голубь летел рядом и поддерживал. И смотрел на меня глазами, которые от переполнявшей их благодарности слегка выкатились. Позже я где-то прочитала, что дело не в благодарности. Просто у голубей глаза «уплощённо-шаровидной формы» и слабо развита глазная мускулатура. Но я не поверила. Мало ли, кто что пишет.