Не будем жалеть свои сердца

 

Я ее понимаю. Я тоже уже ни в чем не уверена. Ни в мире, ни в себе. Не зря мудрец назвал чувство уверенности божественным – без него человеку не справиться. Но его больше нет, и взяться ему неоткуда, теперь это навсегда. Ты годами отращиваешь корни, прорастаешь в жизнь с трудом и болью, и в конце концов выясняешь, что житейские неприятности – болезни, безденежье, невезение, разрушенная профессия – являются бонусами мирной жизни. И считаются контрабандой на фоне событий из категории абсолютного зла.

 

Теплое дыхание света. Тусклый блеск осыпавшихся миндальных лепестков. Эллиптический апрельский синтаксис: с утра было холодно в куртке, после обеда стало жарко в футболке. Дрозд, черный, гибкий, поворачивает ко мне свой профиль – прямоугольно-латинский, говорливый, точь-в-точь, как у Клаудии. Пятница. Пора идти на агору.

 

Прокопий, увидев меня, хлопнул себя ладонью по лбу и перекрестился.

 

– Ты где была в прошлый раз? Почему пропустила?

– Болела.

– А, тогда понятно. Причина уважительная. Я уж думал, ты нас бросила. Впрочем, был уверен, что вернешься. Ты такая.

– Какая такая? (Я была уверена, что он скажет – «верная»).

– Трусливая.

– Что? Почему?

– Боишься остаться без свежих овощей и фруктов.

 

Нектарий привез артишоки и бананы. Подписал артишоки: «из Арголиды», на бананы поставил табличку «из деревни Тарзана».

 

– Что думаешь про ситуацию в мире? – спросил его господин Афанасий.

Нектарий замахал руками. Начал описывать свои мысли и переживания, но при этом по-евангелически избегал конкретики и обозначал источник туманным местоимением «она», приобретшим метафизическую вескость.

– Она перевернула весь мир, весь! Она не дает жить! Не дает вырастить детей!

– Да кто эта "она"? – не выдержала госпожа Аспасия, которая давно уже прислушивалась к разговору.

– Кто, кто… путана! – отрезал Нектарий.

 

Молодой человек лет сорока пяти забрал у Прокопия осьминога целого, для кастрюли, и отдельные щупальца на угли, серых гигантских креветок на решетку и маленьких розовых для соуса «саганаки».

 

– Христофор пока холостяк, – шепнул мне Прокопий. – Живет с родителями. Поэтому он такой хозяйственный.

– Жду в субботу друзей, они соблюдают пост. – объяснил Христофор масштаб покупок. – Еще сделаю тарамосалат, куплю долмы и халвы. Думаю, пяти килограммов морепродуктов нам хватит. О, дай мне еще две рыбки, Прокопий. Это для моих родителей.

– Серьезно? Две рыбки? – удивился Прокопий, распихивая осьминогов и креветок в пакеты.

– Да, – беззаботно подтвердил Христофор. – они ведь не постятся.

 

***

 

– Хорошего тебе месяца, – по обычаю пожелал Манолису господин Ставрос Якумакис.

– Эх, да разве он может быть хорошим, – вздохнул Манолис. – Что бы ни случилось, он не сравнится с февралем. В феврале люди были счастливее.

 

***

 

Асимина и Фофи сидели за столиком у жаровни, ели мясо и жареную картошку. Фофи жаловалась:

– Представляешь, Асимина. Я считала Спиридона интеллигентным человеком… Он всегда такой аккуратный, в очках… Но в конце концов оказалось, что у него просто плохое зрение…

 

***

 

Госпожа Аспасия исповедовалась Прокопию.

– Сколько ненависти. Почему от нее так зависят люди! Сколько боли! Нет сил горевать.

– Горевать вообще трудное дело, – соглашался Прокопий, дымя сигаретой. – Тут ничего не поделаешь.

– Лучше бы у меня совсем сердца не было, – с досадой продолжила Аспасия. – Я бы это пережила.

 

Прокопий усмехнулся, выбросил сигарету, похлопал Аспасию по теплой круглой руке. – Выжить можно и без сердца, Аспасия, но разве это жизнь? Жалкое существование, вот это что. А лично я, – Прокопий расправил плечи. – собираюсь жить до самой своей смерти.

 

Будем беречь, вернее, нет, наоборот – не будем жалеть свои сердца. Пусть они работают на полную катушку. Тогда мы сможем не только выжить. Тогда мы сможем жить.