Осень началась с ветра, а не с дождя. Аттику раздирали мельтемья, предвестники ливней. Ночью прошел небольшой дождик: утром от него остался лишь беглый цветочный пар и горький запах деревьев. Форма ветра изменилась. Он округлился, утратил самостоятельность: из доминирующего в небе дикого скакуна сделался послушной лошадёнкой, тягающей облака по незамысловатому маршруту: туда-сюда.
По случаю непогоды рыбники не приехали – вместо обычных пяти было всего две лавки.
– А где Прокопий? – спрашиваю Костаса.
– У него шторм, – уклонился от ответа Костас.
– Да и я ненадолго сегодня. Уже закончил работать. Тебе какую рыбу взвесить? Хочешь мелкую сардину для сковородки?
– Хочу. Сколько я должна?
– Нисколько! Бери рыбу и уходи!
– Но господин Костас…
– Сказал же: я уже закончил работать!
– Но…
– Не спорь со мной, девочка моя! И не чисть рыбу! Она мелкая!
Обращение «девочка» к сорокапятилетней особе здесь не означает ни флирт, ни лесть, ни ласку. Поскольку самому говорящему может быть глубоко за восемьдесят, это простая констатация возрастных пропорций.
По рынку ходил негр, неуместный, странный и высокий, как жираф. В белой рубашке и плохом дешевом белом пиджаке, в руке зажат блестящий коричневый портфельчик, в тон цвету кожи. Отрывисто выкрикивал фразы пронзительным голосом, которым можно было бы распугать стадо носорогов:
– Мы – ничто! Годами едим, пьем, и что? Ни-че-го! Богородица – ничто! Только Христос – сила. Покайтесь! Пожалуйста, покайтесь!
– Евангелист, – коротко пояснил Костас.
– Он всегда такой?
– Ну да… Ничего страшного. Он же не православный! – толерантно пожал плечами Костас.
***
– Вместо того, чтобы работать, целый день торчит в телефоне, – Манолис укоризненно кивает на своего темноликого помощника Мустафу.
– И вы не делаете ему замечание?
– Я и так мало ему плачу. Не могу же я за такие деньги еще и замечания ему делать! – удивленно поднимает брови Манолис.
***
Дождевые облака переели солнечного света. Из серых мрачных бурдюков превратились в светозарный подтаявший пломбир.
– Смотри, какие яблочки. – сдержанно, делая вид, что это посторонние яблочки, которые его не касаются, соблазнял Нектарий, указывая на целую гору янтарных, в прозрачно-розовую полоску, яблок.
– Лучший сорт сезона!
Чтобы не слышали конкуренты, демпинговал шепотом:
– Если возьмешь все, отдам за евро! Берешь?
– Как-то много… Жаль будет, если пропадут.
– Если будешь их есть, то не пропадут, – парировал Нектарий, и, торопливо, пока я не передумала, набил яблоками мою сумку.
Баклажаны, кабачки, помидоры, огурцы – по евро все, кроме свежих фисташек. У продавца эксклюзивного лука («не плачем, не пукаем») завоз шпината, который он ласково называет «игрушечка», за размеры его листиков и их младенческую нежность.
***
В кафе при рынке, как в церкви: женщины (бриджи, короткие седые укладки, тонкие сигареты) сидят слева, мужчины (отглаженные летние брюки, благоухающие стиральным порошком рубашки-«бобочки») – справа. Пока дамы развлекались болтовней и импульсивными покупками у странствующего пакистанца-коробейника, увешанного, как новогодняя елка, приемниками, солнечными очками, будильниками, мужчины занимались серьезным разговором. Обсудили уксус, вино, косточки в мушмуле, Византийскую империю, простатит, ситуацию в Германии перед второй мировой. Самая яркая дискуссия разгорелась по поводу вопроса, какие дрова лучше.
– Ольха! – брякнул господин Сотирис.
Все захохотали. Господин Панайотис даже сделал вид, что прослезился, так ему стало смешно. Сотирис стушевался.
– Земляничное дерево, – успокоившись, заявил Панайотис.
Мужской клуб переглянулся с пониманием: вот тонкое, хоть и несовершенное знание предмета.
– Кермесовый дуб! – предложил свой вариант господин Гавриил.
По вдумчивому молчанию клубменов можно было предположить, что они готовы согласиться.
– А где его взять, твой кермесовый дуб? – перед самым финишем спора вмешался господин Менелай.
– Лучшие дрова – это грецкий орех! Мне ли не знать, я – дитя леса!
– Дитя леса? Ты вырос в Агиос-Стефаносе! – возмутился все еще слегка обиженный Сотирис.
– Да, но мой дом стоял в сосновой роще!
***
Агора так и не дождалась дождя. Небесный лоб увлажнила испарина, как будто его тоже перегрело солнце.
– Что, не будет дождя сегодня, Коста? – улыбаясь, спросила госпожа Ариадна.
– Будет, будет, – ответил Костас.
– А ты что, не любишь дождь?
– Не знаю, – опешила Ариадна. Начала размышлять:
– Вообще-то дождь – это прекрасно, но….
– Пусть тебя это не смущает! Запомни, – перебил ее Костас, выливая ведро воды на пустой металлический прилавок. – В любом прекрасном всегда есть одно «но».