Телефонов в деревне было два: на почте, как положено, и у Зинаиды. Она была тетка добрая, и если кому надо было позвонить, не отказывала. Но соседи просили редко, ходили на почту. Там, считали, можно поговорить спокойно.
У Зинаиды спокойно поговорить было нельзя.
Но то ли было воскресенье, то ли праздник – не работала почта, а мне хотелось позвонить домой немедленно, чтобы сказать маме: тут хорошо, тут малина и корова, и козел такой страшный, и шелковичное дерево прямо у крыльца, и белое платье мне стало мало, и не надо меня забирать пока, нам ведь еще чеснок собирать.
– Ну пойди до Зинаиды, раз обождать не можешь, – сказала бабушка. – Осторожно там.
Конечно, я не поняла, почему надо было осторожно. У Зинаиды не было большой собаки, только рыжая малявка, которая вечно провожала меня до магазина, а потом убегала по своим делам. Корова тоже была рыжая, но совсем не малявка – серьезная такая корова, она всегда шла впереди стада и вздыхала. Кто еще был у Зинаиды, я не знала, но если бы кто-то страшный, мне бы, наверное, рассказали.
Но спрашивать бабушку бесполезно, это я уже поняла. Что захочет, сама расскажет, а остального не дождешься.
— Тетя Зинаида! Тетя Зинаида! – на всякий случай завопила я еще от калитки. – Здравствуйте!
— Не кричи! Заходь в дом.
Я проскользнула через аккуратный дворик, помахала рыжей малявке и сунула нос в цветы у крыльца. Никто в деревне столько цветов не выращивал! Какие-то желтые даже вылезали за забор, но самые красивые были рядом с домом.
— Чего? – спросила Зинаида, пока я снимала сандали. Она стояла в дверях, подбоченившись, и казалась ужасно суровой. Я подумала: «Может, и нет у нее никого страшного? Может, она сама страшная?»
– Можно позвонить? Пожалуйста!
– Ну звони. Там.
Тетка пошла в комнату, а я следом за ней. До телефона оставалась всего пара шагов, когда вдруг совсем рядом кто-то закричал громко-громко, а потом вдруг вбежал мальчишка, кинулся на пол и зарычал. Он был, наверное, не младше меня, а мне-то было уже восемь, но Зинаида подхватила его на руки, как маленького, прижала к себе и что-то зашептала на ухо. Потом сказала мне: «Звони!», – и ушла из комнаты вместе с мальчиком.
Я подошла к телефону и посмотрела на него растерянно. Я не знала, как звонить домой. На почту со мной ходила бабушка и просила Москву, и кто-то ее давал, а потом я разговаривала с мамой. Тут попросить Москву было не у кого, а как нужно набирать номер, чтобы дозвониться, я не знала.
Пришлось идти за Зинаидой. Я нашла ее в спальне, очень маленькой и нарядной, такой я раньше и не видела. На стенах висели большие картинки с кошками, собаками и лошадками, а по полу были разбросаны необыкновенные разноцветные игрушки.
Зинаида сидела на кровати, держа мальчика на коленях, обнимала его и покачивала. Она напевала, прикрыв глаза, и мальчик тоже, кажется, напевал, только голос у него был некрасивый, резкий, а слова получались непонятно.
Мальчик дернулся, увидев меня, и Зинаида открыла глаза.
– Что? – спросила она недовольно. – Позвонила?
– Я не могу. Не умею в Москву звонить.
– В Москву дорого. Бабушка знает?
– Да, знает. Она отдаст.
– Пойдем. Наберу.
Мы пошли к телефону все втроем, и я подумала, что Зинаида очень сильная, если так легко несет большого мальчика. Не спуская его с рук, она набрала какие-то цифры, потом спросила у меня мамин номер, и его набрала тоже, и только после этого сунула мне трубку, а сама села на стул рядом.
Услышав мамин голос, я немедленно разревелась, и сразу поняла, как сильно соскучилась, и никак не могла говорить про малину и корову, потому что хотелось скорее оказаться дома, в Москве, и пусть бы чеснок оставался в огороде навсегда, если без меня его никак не убрать!
Я рыдала так, что Зинаиде пришлось отобрать у меня трубку, чтобы объяснить маме, что со мной все в порядке, и ничего не случилось, и волноваться не о чем, а когда я успокоюсь, то обязательно еще раз позвоню, а она мне поможет.
Потом я плакала, уткнувшись в Зинаидины коленки, а она гладила меня по голове, и мальчишку тоже гладила, хотя он не плакал, а бубнил что-то свое. Мы позвонили маме еще раз, и я, наконец, смогла рассказать все-все, и про шелковицу, и про козла, и даже про большого красивого Ваську, который помогал деду чинить велосипед.
Зинаида вышла меня проводить, и мальчик вышел, держась обеими руками за ее юбку.
У калитки я оглянулась, помахала им, и подумала, что они, наверное, заколдованные – и сильная Зинаида, и мальчишка, который не может сказать ни слова.
На следующий день я взяла измором тетку Нину, которая знала все про всех. Она, повторив раз сто «рано тебе, не поймешь», сказала: «Больной он. С рождения. Зинаида его сначала отдала в больницу, а потом подумала, что помрет он там. Забрала, кой-как выходила. Муж ее уехал в город, у него уж и дети там. Но деньги, видать, шлет. Вот и живет с больным. Несчастная она».
Я шла домой, разглядывая что-то в дорожной пыли, и вспоминала, как Зинаида обнимала мальчика, и как его гладила, и как поправляла его белую рубашечку и длинные кудри, и думала, что все-таки она не несчастная. Неправа тетка Нина.