Моя дочка Маша относится к моим советам равнодушно. Мотивирует это следующим образом: как всерьез воспринимать слова человека, который помнит доисторические времена, когда доисторические люди пили чайный гриб. О Боже. Разве можно иметь к ним доверие!
Кажется, у молодежи установлен в мозгу специальная машинка, перемалывающая родительский опыт в белый шум. Я вспоминаю, рефлексирую, надрываю сердце, умываюсь слезами, переплавляю прожитые ошибки в предостережения, наставления и афоризмы. Зря.
Маша слышит меня так:
— Блалаблалала. Маша, надень шапку!
Если она расстроена, то я утешить ее не могу: все время пальцем в небо. Все время мое слово невпопад. Именно мое слово.
В общем, бесполезно. И это очень-очень грустно. Особенно вечером, особенно тихим зимним вечером, когда я оказываюсь дома одна. Я выхожу на балкон. Ночная сырость створаживает воздух, порожний свет фонаря раскачивает безлюдную улицу, мне сорок лет, и я снова курю.
Открываю бутылку каберне и звоню папе.
— Папочка, как грустно, – жалуюсь я. — как грустно, что в нашем языке не придумано слов для общения родителей и детей. Ведь мы же состоим друг из друга, а нормально общаться не умеем.
— Что значит – состоим друг из друга? – уточняет папа.
Мой папа – инженер, ему нужны четкие сухие формулировки.
— Ну, вот у меня лицо – слоистое, как торт «Наполеон». – стараюсь объяснить я. — И верхний слой, ну, образно говоря, фасад — с годами обвалился.Тут проявились вы все. Виски седеют, как у мамы. Веки опустились, как у прадедушки Ефима. Морщины на лбу, как у тебя. Мешки под глазами, как у дедушки Леши. Как это грустно, папочка!
— Доченька, — старается взбодрить меня папа. — Не волнуйся! С лицом-то у тебя все в порядке! Тебе просто надо меньше пить.