Автор: "Наши Дети"
Фотография: Олег Астахов
Новый владелец кофейни на углу улицы вложил много денег в аренду, купил кофемашину и нанял молодую миловидную баристу. Сделал стеклянные витрины, в которых по утрам должна быть свежая выпечка с приятным ароматом теста и корицы. Правда на рекламу денег осталось немного. Но это не страшно, на окраинах города до сих пор хорошо действуют старые добрые листовки. Да и найти человека, который готов этим заниматься за копейки, не составит труда.
Она тихо стояла с рекламными проспектами на выходе из метро. Замотанная в теплый потрепанный шарф бледно-серого цвета. Шапки у нее не было, поэтому она постаралась покрыть им часть седых волос. Правда ледяной ветер все равно задувал уши — она даже морщилась.
Она протягивала сморщенную от холода руку и предлагала взять эту разноцветную бумажку. Тихо бормотала: «Возьмите, это очень важно». И казалось, это действительно многое может решить для нее. Не обращала внимания на агрессию, не отвечала на оскорбления. Кожа на лице растягивалась, она робко улыбалась и желала всего хорошего.
Предлагала взять бумажку совсем не так навязчиво, как это делают молодые промоутеры. У них больше сил, больше энтузиазма и амбиций. Воспитанная по другим нравственным принципам, она не могла себе позволить вести себя так же. Робко делала жест в сторону прохожего и опускала руку обратно, если он не обращал внимания. А так случается чаще всего.
На вид ей было лет 80. Низкого роста, около 153. Но она не горбилась, просто с возрастом они все становятся такими маленькими, будто растут в другую сторону. На ногах — валенки. Такие, которые сейчас можно найти только в музее. Зато тепло. Под объемной меховой курткой темно-зеленого цвета, наверное, шерстяной свитер и белая майка. Такая застиранная, с желтыми полосками. Карманы на куртке большие, она там периодически грела руки, потому что вместо перчаток купила пачку гречки.
Голос у нее тихий, даже чуть дрожащий. Но такой приятный, как будто родной. Бабушка в детстве звала к столу, когда были готовы блины примерно также. Глаза темно-голубые, только цвет видно плохо. Кожа нависла над ними, седые редкие брови будто еще придавливают их сверху.
Мне хотелось просто подойти и обнять ее, увидеть эту улыбку чуть ближе. Но не хватало храбрости — кто я, и как она на это отреагирует? На улице минус 18, а северный ветер превращал их в ощутимые 30. Несущиеся на работу люди просто перебегали из одного магазина в другой, чтобы добраться из дома до метро через “перебежнические пункты”. А она все стояла. Целый день. И так же улыбалась — как будто красочные листовки согревают ее, и она делится этим теплом с прохожими. Я купила в магазине два пакета продуктов и решилась. Подошла к ней и протянула их, с такой же робкой улыбкой. Она подняла на меня недоумевающие глаза:
— Что же это такое, дочка?
— Это продукты. Вам. Хотите, я помогу раздать оставшиеся листовки, — выдавила я.
— Что ты!
— Можно мне вас обнять?
Ответа не последовало, но я медленно обвила ее руками и прижалась к мягкой меховой куртке. Казалось, что прошла вечность. Но она обняла меня в ответ и спросила, как меня зовут, а вечером пригласила на чай. Я пообещала прийти и принести пакеты с продуктами.
Жила она близко к месту своей работы. Встретила меня у порога, и мы вместе сели на старый скрипучий диван. Она зажгла керосиновую лампочку. Такую блеклую, с рассеянным светом. В однокомнатной квартире было радио и желтоватые шторы на старых окнах, на газовой плите стоял чайник, а около раковины — эмалированная кастрюля, в которой она каждое утро готовит овсяную кашу. На стенах и около дивана были фотографии молодого человека в военной форме — она рассказала, что это ее муж, который умер пять лет назад. А дети уехали за границу и перестали писать. Но она каждый месяц отправляет им письма и рассказывает, что с ней все хорошо, спрашивает про внуков. Правда ответа не получает уже много лет. Но до сих пор ждет.
Чай был не крепкий, с ромашкой. Кружки железные, которые часто берут в походы. Мы провели вместе пару часов, она рассказала мне все: что приехала из деревни в Москву вместе с мужем и детьми много лет назад. Квартиру они получили от государства, а раньше она работала учителем в младших классах. Я слушала и пыталась понять, как и почему за один вечер этот незнакомый человек стал для меня таким родным и близким. Мне не хотелось уходить, но время поджимало. А ведь ей вставать завтра утром и снова раздавать листовки.
На выходе она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Взяла мою ладонь в свою и сжала. Не сильно, но так, как могла. “Спасибо тебе", — тихо сказала она, — "Я долго не разговаривала ни с кем. Долго не чувствовала, что кому-то нужна”. И у нее выступили слезы на глазах. У меня тоже.
Я стала ходить к ней каждую неделю. Стала покупать продукты и помогать готовить еду. Мы смотрели старые альбомы и слушали радио, я читала ей книги, которые пылились на полке, но зрение уже не позволяло ей к ним возвращаться. Я была благодарна себе за смелость в тот холодный зимний вечер. Потому что чувствовала, что я ей тоже нужна. Так же, как и она мне. Но закончить с листовками она отказалась — они помогали ей чувствовать, что есть еще в мире дела, которые ей нужно сделать. Поэтому каждое утром мы встречались около входа номер три, она давала мне яркий рекламный проспект и робко улыбалась. Так же, как и всем остальным прохожим.