«Я всегда чувствовал, что недостаточно хорош». Бывшие наркоманы — о детстве и сильных чувствах

Можно ли закодироваться

— Алкоголики могут закодироваться. Расскажи про кодирование наркоманов.

— Кодировка как элемент лечения — еще один помощник, чтобы человека быстрее довести до могилы. Мы помещаем наркомана или алкоголика в еще более страшные условия, чем он находился: не убираем боль, но забираем обезболивающее. Жизнь становится адом. Этот ад в виде стрессов, переживания собственной неполноценности и стыда накапливается. К моменту, когда кодировка заканчивается либо когда человек сам убирает препарат, он уже в таком состоянии, что прыгает в ванну со своим обезболивающим. Конечно, это часто приводит к передозировке.

— Ты кодировался?

— Да, не раз.

— Что внутри тебя происходило?

— Это как если посадить человека в угол, приставить к телу раскаленную арматуру и давить. Терпишь и ждешь, когда все это кончится. Долго терпишь большую сильную боль.

— Кодирование хотя бы на некоторое время освобождает от зависимости?

— Любой зависимый на самом деле - полинаркоман. Мы забираем у него одно, он находит другое. Замыленному глазу родственников может казаться, что после кодирования зависимости нет и она никак не проявляется. Но человек ведет такой же дегенеративный образ жизни, — переходит на алкоголь, например. Так как алкоголь социально приемлемое вещество, все думают, что все в порядке. На самом деле ничего не в порядке, поэтому зависимый очень быстро находит способ одурманить себя.

Можно ли вылечить наркомана

— Ты встречал наркоманов, которых нельзя вылечить или достигнуть ремиссии?

— Я встречал наркоманов, про которых можно так сказать, глядя со стороны. Но я также видел, как они выздоравливают и остаются чистыми на протяжении долгих лет. У существующих моделей реабилитации противопоказаний нет.

— Кого-то можно назвать безнадежным? Есть градация?

— Употребление наркотиков, алкоголя, ведение безответственного образа жизни, зависимость от азартных игр — все это виды проявления болезни, которая называется зависимость.

Как она проявляется — в казино или в подъезде, проиграл ты один доллар или миллиард, принимаешь ты тяжелые наркотики или легкие — никак не коррелирует с силой твоего заболевания. Болезнь зависимость не об этом, она о тех процессах, которые происходят внутри тебя. Эти процессы одинаковы что в начале употребления, что в конце. Поэтому нет, про безнадежного человека и градацию формулировка абсолютно неверная.

— Ты утверждаешь, что и начинающего, и находящегося на финальной стадии разложения личности — их можно нормализовать с одинаковым количеством усилий?

— Нет, конечно, есть условности. У человека, долгое время употребляющего химические вещества, разрушаются функции интеллекта, память, усидчивость, понимание, воля, физическое здоровье. Все эти вещи нужны, чтобы успешно пройти реабилитацию, но они все восстанавливаются. Одному нужно на восстановление больше времени, другому - меньше; зависит от его индивидуальных качеств и насколько разрушена личность.

— Что поможет понять зависимых людям, которые с этим никогда не сталкивались?

— Не нужно пытаться понимать.

— А что нужно? Как можно помочь, не понимая?

— На сегодняшний день уже все придумано. Есть четкие рекомендации специалистов, которые занимаются именно реабилитацией; я имею в виду не наших наркологов. Наша наркология это токсикология. У нас не лечат наркоманов, их переводят на другие вещества.

Что касается настоящего лечения наркомании: есть компетентные рекомендации, протоколы — их необходимо соблюдать. Просто вслепую: делай раз, делай два. Если вы заболели, вы идете к врачу, и он говорит, что вам надо делать — вы выполняете, не пытаясь изменить процесс. В лечении наркомании так же: вы просто должны делать, что вам сказали. Все давно изобретено.

Про срывы

— Сколько раз ты пытался завязать?

— Множество, перевалило за 50.

— С чем связаны срывы?

— С отсутствием рефлексии того, что со мной происходит. Когда я не могу этим с кем-то поделиться. Мой внутренний мир, который сопровождается большим чувством страха, вины, стыда, — он очень тяжелый. Мне одному тяжело с этим жить. Я не выдерживаю этой нагрузки, где только я и больше никого. Срыв рождается в одиночестве, при отсутствии рефлексии, понимания и сопереживания.

— Ты прошел несколько реабилитаций. Они чем-то отличались с точки зрения гарантии результата?

— Все реабилитации по-своему хороши, все что-то мне дали. Меня учили нести ответственность за каждое действие, за каждое слово. Это сформировало мои взрослые качества.

Наверное, это то, чего я не получил в детстве, когда в обмен на проступок получал наказание. В реабилитации переучивали, этот механизм меняли на другой: если я допускаю промах, я не должен быть за это наказан, ведь поступок не характеризует меня как личность. Это не говорит, что я плохой или хороший, но я неизбежно должен столкнуться с ответственностью за происходящее, с последствиями.

Например, в распорядок дня входит уборка. Если я убрался плохо, никто не называет меня плохим уборщиком или плохим человеком, невнимательным или каким-то еще — мне просто предоставляют возможность переделать это. Это комфортная структура. 

— Могут быть гарантии в лечении зависимости?

— Основное мое заблуждение и, возможно, заблуждение многих — считать реабилитацию законченным процессом. Мнение, что ее формальное окончание равно результат, это ошибка.

Зависимость — неизлечимое прогрессирующее заболевание. Сама формулировка содержит ответ: этим необходимо заниматься постоянно. Мы не можем один раз съездить в санаторий и быть уверенными, что наше здоровье будет отличным до конца жизни. Реабилитация – это серьезный фундамент, за которым должна идти программа выздоровления и социализации. Я не продолжал эту программу. Мне казалось, что уже есть результат и его хватит. Поэтому срывался и деградировал.

— Как происходит срыв после долгой ремиссии?

— Неожиданно, как будто в один день, в одну секунду. Но если присмотреться, срыв имеет последовательный характер: я начинаю прибегать к старым моделям поведения, использую старые модели мышления, ложь, обрастаю старым кругом знакомых — я неизбежно начинаю приобретать все свои старые атрибуты употребления.

Реабилитация знакомит нас с болью от этой жизни и в какой-то момент боль становится настолько сильной, что возвращение к употреблению наркотиков становится выходом.

— Что является спусковым крючком срыва? Внутренняя или внешняя причина?

— Всегда внутренняя. Но она никогда не живет сама по себе, внутренняя цепляется за внешние обстоятельства.

Наркоман прибегает к рационализации. Ему легче объяснить свой срыв внешними факторами и тем самым хотя бы чуть-чуть снять с себя груз вины. Вся жизнь наркомана из этого состоит: всему, что с ним происходит, есть какая-то веская причина извне.

— Человек вышел из реабилитации и через какое-то время срывается. Если на машине времени перепрыгнуть в момент выхода из реабилитации, можно создать внешние условия, исключающие срыв?

— Нет.

— А минимизировать?

— Возможно.

В первую очередь необходимо создать атмосферу любви и поддержки. Настоящей честной любви. Я говорю о принятии, о доверии; это очень сложные вещи в отношениях с наркоманом. Когда мы всю жизнь пользовались правой рукой, трудно начать делать то же самое левой; когда мы привыкли в отношениях не доверять, трудно с одного дня начать доверять. Это вещи, которые требуют очень серьезной воли.

Во-вторых, необходимо создать партнерские отношения. Настоящие деловые отношения внутри семьи — хорошее лекарство против созависимости. Часто при выходе из реабилитации близкие человека пытаются контролировать его дальнейшее выздоровление. Я недавно был на собрании анонимных наркоманов, мама привела туда сына, ему 40 лет. Она спросила, где его можно посадить, сказала, что она подождет за дверью. Я очень сопереживал этому сыночку, потому что представлял, что он чувствует внутри себя: стыд и страх, что ему не дают быть взрослым. Когда человека помещают в роль ребенка, он и остается ребенком. Партнерские отношения — это позволить человеку брать ответственность за свою жизнь в свои руки.

Почему наркоман обещает завязать и всегда врет

— Почему наркоманы не держат слово?

— Как бы вы могли держать слово, если бы вам надо было найти кусок еды, чтобы остаться в живых?

— Зачем наркоман дает слово?

— Чтобы показаться самому себе честным. Чтобы обеспечить более надежные шансы на получение этого куска еды. Просто потому, что хочет побыть честным или еще для чего-то. Неважно, но он точно дает слово не для того, чтобы сдержать его.

Вы видели когда-нибудь, как двигается марионетка? Это все объясняет. Как можно спрашивать у марионетки, почему она повела рукой вверх, когда обещала, что вниз. За нее рукой дергают, она вообще ею не управляет.

— Наркоман не марионетка.

— Он также собой не управляет.

— То есть это чистая физиология?

— Да.

— Если наркомана как следует напугать, он бросит?

— Может быть, на час или на день или на два. Зависит от того, как напугали и насколько он пугливый.

Он как-то объяснит себе, что этого не стоит бояться или скажет: да пошло все к черту, будь что будет. Либо он вообще про это забудет.

Про 12 шагов

— Как работает программа 12 шагов?

— Я научно не изучал. По внутренним ощущениям это работает так: есть чувство стыда как одна из составляющих нецелостности моей личности. Я ищу модели поведения, чтобы почувствовать себя целым, и только тогда могу комфортно ощущать себя в жизни. Программа 12 шагов – это большой путь, который ведет к главной цели — воссоединению с собственной личностью, ощущению ее целой.

— 12 шагов – единственный доступный инструмент, который помогает пережить эти состояния или еще какие-то есть?

— Это большой комплекс, но детали этого комплекса можно находить в других местах. Например, самоанализ, его можно получить в частной практике с компетентными специалистами. Я посещал психологов, которые познакомили меня с самоанализом и помогли обнаружить много заблуждений по поводу себя.

— О каких своих заблуждениях ты узнал?

— Из-за ощущения собственной неполноценности у меня была некорректная картина о самом себе. Чтобы увидеть нечестность и иллюзорность этой картинки, мне нужен взгляд извне.

— Что ты такого про себя думал, что потом оказалось неправдой?

— Я всю жизнь думал, что я недостаточно хороший. Всю жизнь считал, что хороших качеств у меня нет, что они появляются только тогда, когда я заслуживаю чье-то одобрение.

Про отношения в семье в детстве я уже говорил. Мне очень не хватало, чтобы мне сказали: а вот была такая ситуация — и ты справился! Ты был смелый! Или: была такая ситуация, это характеризует тебя как компетентного специалиста, как незаурядного умного человека. Я хотел, чтобы сказали: ты на самом деле неглупый.

В реабилитации мне было трудно находить подтверждения, чтобы сформировать адекватное мнение о себе. Я сам не вижу своих хороших поступков и мотивов, мне нужны взгляд со стороны и обратная связь. Это и дала мне 12-шаговая программа.

На первых порах реабилитации важно постоянно слышать адекватную обратную связь про себя, чтобы сформировать новое мнение о себе. Чтобы принимать себя таким, как задумала природа.

Как начиналось

— Твоя история употребления уникальна?

— Нет, она похожа на другие истории. С самого детства, насколько я себя помню, мне тяжело уживалось в мире с собой и другими людьми. Все время чувствовал какую-то скованность, тревогу. Это состояние какой-то отчужденности я помню с самого детства.

— Твоя история зависимости связана с внешними факторами или это внутреннее свойство личности?

— Думаю, что какие-то внешние события не сильно влияли на мои реакции. Скорее, это часть моей личности, часть меня, мое внутреннее восприятие. Видимо, так у меня организм работал.

— Ты начал в 12 лет употреблять алкоголь. Родители знали?

— В праздники я выпивал, мои родители знали об этом, я не скрывал. Я воспринимал это с самого рождения как норму, так как видел, что отец часто выпивал. У нас бывали праздники. У меня даже не было мысли это как-то скрывать, я долго не знал, что это неправильно.

— Как ты перешел на психоактивные вещества?

— Мне было 15 лет, это была свадьба двоюродного брата. Там была компания взрослых ребят, которые мне предложили употребить курительные вещества. К наркотикам у меня была критика, страх, внутреннее ощущение, что это неправильно и запретно, — но я это скрывал. Я в первый раз употребил вещество, а на следующий день я украл деньги у отца и поехал, чтобы купить еще. Это было желание быть значимым, чтобы люди обращали на меня внимание. Когда я купил вещество, потом поехал в одно место, где собирались ребята, привез им. Мне было важно именно их признание, хотелось выделиться, чтобы мне сказали, что я красавчик.

— Когда родители узнали про наркотики?

— В 22 года, это было за пару дней до того, как меня отправили в реабилитационный центр. Врачи проводили дома детоксикацию и когда они озвучили, что наркотики в моей крови, я в первый раз признался. До этого открыто я ни разу не говорил.

— Но они подозревали?

— Они подозревали.

— Родители предпринимали попытки тебя нормализовать, стабилизировать?

— Мама нашла врачей, которые провели детокс. У меня уже психоз был, я себя вел неадекватно. Она вызвала врачей на дом, они посоветовали меня отправить в реабилитационный центр.

— Родители сами что-то пытались сделать?

— Мама работала в школе и приводила со своей работы психолога, чтобы он со мной общался. Но я это смутно помню. Это было неэффективно, учитывая, что я был в психозе.

— Папа пытался что-то делать?

— Было пару раз, когда отец ругался с отчаянием, но никаких действий по отношению ко мне не предпринимал.

— Какие еще были домедицинские попытки?

— Были разговоры о правильном и неправильном поведении, я не воспринимал эту информацию. Когда меня пытались учить жить или давали советы, я внутри понимал, что это не будет для меня работать, что все намного сложнее, чем люди со стороны видят.

— Ты говорил об этом?

— Нет. Я соглашался, кивал, надевал маску.

— Почему ты тогда не шел на контакт? Сейчас бы ты, наверное, сказал бы: ребят, отличная идея, но это не сработает. Что тогда мешало?

— Внутри себя я чувствовал одиночество. Было ощущение, что мы далеки друг от друга. То, что мне советовали, было очень просто. Я чувствовал, что люди не понимают, что со мной происходит.