«Я всегда чувствовал, что недостаточно хорош». Бывшие наркоманы — о детстве и сильных чувствах

«Я всегда чувствовал, что недостаточно хорош». Бывшие наркоманы — о детстве и сильных чувствах - слайд

© Аня Горемыка

Консультирующий психолог, специалист по работе с зависимостями Денис Макаровский взял интервью у бывших* наркоманов.

* Слово «бывшие» использовано условно. Речь о выздоравливающих наркоманах (которые находятся в длительной ремиссии). 

Пояснение Отказ от старого сленга – это одно из условий реабилитации. Поэтому психолог и его собеседники аккуратны в выражениях: не «героин», а «вещество», не «кололся», а «употреблял».

Интервью 1

Возраст 33 года. Стаж употребления 12 лет, героин. Семь реабилитаций. В ремиссии 6 лет

Про детство и воспитание

— Родители боятся, что дети попробуют наркотики. Пойдем от обратного: можно ли сделать так, чтобы ребенок вырос наркоманом?

— Зависимость – это болезнь лишения свободы. Я думаю, что вероятность употребления наркотиков возрастает, если человека с детства лишать свободы.

— Если бы перед тобой стояла чудовищная задача вырастить наркомана, как бы ты действовал?

— Я бы совершенно не прислушивался к тому, что человек действительно хочет, что ему нравится. Я бы навязывал ему свои формулировки и путь развития, то, что я считаю верным. Навязывал бы, что будет для него лучше и что будет для него правильным, по моему мнению. Я бы абсолютно не прислушивался к его переживаниям. Я бы обесценивал его чувства. Все это гарантированно приведет к зависимостям.

— Ты сейчас про свое детство?

— Да. В родительской семье надо мной было много контроля, были очень жесткие рамки. Мне казалось: чтобы меня любили, я должен невероятно ярко самовыражаться, а если не получается — значит, меня не любят и не готовы принимать таким, какой я есть. Я чувствовал себя недостаточно смелым, недостаточно умным, недостаточно удачливым. Мои родители тоже от этого страдают, их наркотик — контроль. У них со мной созависимые отношения.

Что чувствует наркоман каждый день

— На консультациях родители наркозависимых часто говорят: «И как ему не стыдно!». Наркомана можно таким образом застыдить?

— Он уже и так полон стыда, это бесполезно. Чувство стыда, которое испытывают наркоманы при употреблении и до того, как прийти к этому, — обостренное чувство. Мне кажется, оно такое сильное, что мало кому доступно.

Это один из ответов на вопрос «почему он начал употреблять». Потому что вот это чувство стыда есть всегда, его невозможно переварить. Во-первых, стыд невыносимо большого размера; во-вторых, человек, подверженный зависимости, вообще не может справиться с ним. С таким чувством стыда невозможно жить, поэтому возникает сильнейшее напряжение.

Наркоману очень стыдно. Ему настолько больно жить, что кажется, единственный способ избавиться от этой боли — вещество, изменяющее сознание. Чувства боли и стыда кажутся настолько сильными и непереносимыми, что наркотики представляются как одно из лекарств.

Наркоман не может отказаться от употребления, потому что у него нет ответа на вопрос «а что я буду делать вместо этого?»

— С чем нормотипичный человек мог бы сравнить такой уровень напряжения?

— Это похоже на тревогу или переживания за жизнь самого близкого человека, на понимание, что ты ничего не можешь сделать. Сочетание очень сильного страха и собственной беспомощности. Это сильнейшая тревога, и она никогда не кончается. Безысходность, беспомощность, безвыходность, безнадега — все слова с приставкой без-. Наркоман каждый день просыпается с этим чувством.

Когда пропадает кайф

— Сколько прошло времени между началом употребления и моментом, когда ты понял, что произошло?

— Лет шесть. Я жил иллюзиями, что у меня все хорошо. Плохие вещи, которые должны были произойти со мной из-за наркотиков, случались с моими сверстниками. Я искал этому правдоподобные, но нереалистичные объяснения. Последствия употребления были вначале несильными и не беспокоили меня.

— Как пришло осознание?

— Это было то, от чего трудно отвертеться: я обнаружил, что живу в подъезде. У меня нет никакой работы, а если и есть, то это уже 35-я работа, на которой продержусь максимум два месяца. Со мной никто не общается из прежней жизни. Весь мой круг общения – это наркоманы, и мне никто не верит. Я достиг приличного уровня социальной деградации.

— Ты сам пришел к этому выводу? Тебя никто не ткнул в это носом?

— Меня тыкали носом постоянно, но это проходило мимо меня. В какой-то момент я просто не смог выносить такую жизнь.

— Осознание было связано с исчезновением удовольствия от употребления?

— Удовольствие от употребления пропало почти сразу — через год-полтора.

У химического вещества есть задачи посерьезнее, чем кайф — это избавление от тревоги и хоть какой-то комфорт. Наркотики это совсем не про удовольствие. Это про базовые вещи: вот человек шел по улице, замерз и зашел в теплое помещение. Голоден — поел, замерз — согрелся, не спал — поспал. Состояние под наркотиком, по моим ощущениям, было похоже на нормальную жизнь. В тот момент я был согласен жить. Состояние без наркотика можно описать так: как отсюда уйти, быстро покажите мне дверь, я не могу тут находиться.

Можно ли закодироваться

— Алкоголики могут закодироваться. Расскажи про кодирование наркоманов.

— Кодировка как элемент лечения — еще один помощник, чтобы человека быстрее довести до могилы. Мы помещаем наркомана или алкоголика в еще более страшные условия, чем он находился: не убираем боль, но забираем обезболивающее. Жизнь становится адом. Этот ад в виде стрессов, переживания собственной неполноценности и стыда накапливается. К моменту, когда кодировка заканчивается либо когда человек сам убирает препарат, он уже в таком состоянии, что прыгает в ванну со своим обезболивающим. Конечно, это часто приводит к передозировке.

— Ты кодировался?

— Да, не раз.

— Что внутри тебя происходило?

— Это как если посадить человека в угол, приставить к телу раскаленную арматуру и давить. Терпишь и ждешь, когда все это кончится. Долго терпишь большую сильную боль.

— Кодирование хотя бы на некоторое время освобождает от зависимости?

— Любой зависимый на самом деле - полинаркоман. Мы забираем у него одно, он находит другое. Замыленному глазу родственников может казаться, что после кодирования зависимости нет и она никак не проявляется. Но человек ведет такой же дегенеративный образ жизни, — переходит на алкоголь, например. Так как алкоголь социально приемлемое вещество, все думают, что все в порядке. На самом деле ничего не в порядке, поэтому зависимый очень быстро находит способ одурманить себя.

Можно ли вылечить наркомана

— Ты встречал наркоманов, которых нельзя вылечить или достигнуть ремиссии?

— Я встречал наркоманов, про которых можно так сказать, глядя со стороны. Но я также видел, как они выздоравливают и остаются чистыми на протяжении долгих лет. У существующих моделей реабилитации противопоказаний нет.

— Кого-то можно назвать безнадежным? Есть градация?

— Употребление наркотиков, алкоголя, ведение безответственного образа жизни, зависимость от азартных игр — все это виды проявления болезни, которая называется зависимость.

Как она проявляется — в казино или в подъезде, проиграл ты один доллар или миллиард, принимаешь ты тяжелые наркотики или легкие — никак не коррелирует с силой твоего заболевания. Болезнь зависимость не об этом, она о тех процессах, которые происходят внутри тебя. Эти процессы одинаковы что в начале употребления, что в конце. Поэтому нет, про безнадежного человека и градацию формулировка абсолютно неверная.

Мой внутренний мир, который сопровождается большим чувством страха, вины, стыда — он очень тяжелый. Мне одному тяжело с этим жить.

— Ты утверждаешь, что и начинающего, и находящегося на финальной стадии разложения личности — их можно нормализовать с одинаковым количеством усилий?

— Нет, конечно, есть условности. У человека, долгое время употребляющего химические вещества, разрушаются функции интеллекта, память, усидчивость, понимание, воля, физическое здоровье. Все эти вещи нужны, чтобы успешно пройти реабилитацию, но они все восстанавливаются. Одному нужно на восстановление больше времени, другому - меньше; зависит от его индивидуальных качеств и насколько разрушена личность.

— Что поможет понять зависимых людям, которые с этим никогда не сталкивались?

— Не нужно пытаться понимать.

— А что нужно? Как можно помочь, не понимая?

— На сегодняшний день уже все придумано. Есть четкие рекомендации специалистов, которые занимаются именно реабилитацией; я имею в виду не наших наркологов. Наша наркология это токсикология. У нас не лечат наркоманов, их переводят на другие вещества.

Что касается настоящего лечения наркомании: есть компетентные рекомендации, протоколы — их необходимо соблюдать. Просто вслепую: делай раз, делай два. Если вы заболели, вы идете к врачу, и он говорит, что вам надо делать — вы выполняете, не пытаясь изменить процесс. В лечении наркомании так же: вы просто должны делать, что вам сказали. Все давно изобретено.

Про срывы

— Сколько раз ты пытался завязать?

— Множество, перевалило за 50.

— С чем связаны срывы?

— С отсутствием рефлексии того, что со мной происходит. Когда я не могу этим с кем-то поделиться. Мой внутренний мир, который сопровождается большим чувством страха, вины, стыда, — он очень тяжелый. Мне одному тяжело с этим жить. Я не выдерживаю этой нагрузки, где только я и больше никого. Срыв рождается в одиночестве, при отсутствии рефлексии, понимания и сопереживания.

— Ты прошел несколько реабилитаций. Они чем-то отличались с точки зрения гарантии результата?

— Все реабилитации по-своему хороши, все что-то мне дали. Меня учили нести ответственность за каждое действие, за каждое слово. Это сформировало мои взрослые качества.

Наверное, это то, чего я не получил в детстве, когда в обмен на проступок получал наказание. В реабилитации переучивали, этот механизм меняли на другой: если я допускаю промах, я не должен быть за это наказан, ведь поступок не характеризует меня как личность. Это не говорит, что я плохой или хороший, но я неизбежно должен столкнуться с ответственностью за происходящее, с последствиями.

Например, в распорядок дня входит уборка. Если я убрался плохо, никто не называет меня плохим уборщиком или плохим человеком, невнимательным или каким-то еще — мне просто предоставляют возможность переделать это. Это комфортная структура. 

— Могут быть гарантии в лечении зависимости?

— Основное мое заблуждение и, возможно, заблуждение многих — считать реабилитацию законченным процессом. Мнение, что ее формальное окончание равно результат, это ошибка.

Зависимость — неизлечимое прогрессирующее заболевание. Сама формулировка содержит ответ: этим необходимо заниматься постоянно. Мы не можем один раз съездить в санаторий и быть уверенными, что наше здоровье будет отличным до конца жизни. Реабилитация – это серьезный фундамент, за которым должна идти программа выздоровления и социализации. Я не продолжал эту программу. Мне казалось, что уже есть результат и его хватит. Поэтому срывался и деградировал.

— Как происходит срыв после долгой ремиссии?

— Неожиданно, как будто в один день, в одну секунду. Но если присмотреться, срыв имеет последовательный характер: я начинаю прибегать к старым моделям поведения, использую старые модели мышления, ложь, обрастаю старым кругом знакомых — я неизбежно начинаю приобретать все свои старые атрибуты употребления.

Реабилитация знакомит нас с болью от этой жизни и в какой-то момент боль становится настолько сильной, что возвращение к употреблению наркотиков становится выходом.

— Что является спусковым крючком срыва? Внутренняя или внешняя причина?

— Всегда внутренняя. Но она никогда не живет сама по себе, внутренняя цепляется за внешние обстоятельства.

Наркоман прибегает к рационализации. Ему легче объяснить свой срыв внешними факторами и тем самым хотя бы чуть-чуть снять с себя груз вины. Вся жизнь наркомана из этого состоит: всему, что с ним происходит, есть какая-то веская причина извне.

Я всю жизнь думал, что я недостаточно хороший. Всю жизнь считал, что хороших качеств у меня нет, что они появляются только тогда, когда я заслуживаю чье-то одобрение.

— Человек вышел из реабилитации и через какое-то время срывается. Если на машине времени перепрыгнуть в момент выхода из реабилитации, можно создать внешние условия, исключающие срыв?

— Нет.

— А минимизировать?

— Возможно.

В первую очередь необходимо создать атмосферу любви и поддержки. Настоящей честной любви. Я говорю о принятии, о доверии; это очень сложные вещи в отношениях с наркоманом. Когда мы всю жизнь пользовались правой рукой, трудно начать делать то же самое левой; когда мы привыкли в отношениях не доверять, трудно с одного дня начать доверять. Это вещи, которые требуют очень серьезной воли.

Во-вторых, необходимо создать партнерские отношения. Настоящие деловые отношения внутри семьи — хорошее лекарство против созависимости. Часто при выходе из реабилитации близкие человека пытаются контролировать его дальнейшее выздоровление. Я недавно был на собрании анонимных наркоманов, мама привела туда сына, ему 40 лет. Она спросила, где его можно посадить, сказала, что она подождет за дверью. Я очень сопереживал этому сыночку, потому что представлял, что он чувствует внутри себя: стыд и страх, что ему не дают быть взрослым. Когда человека помещают в роль ребенка, он и остается ребенком. Партнерские отношения — это позволить человеку брать ответственность за свою жизнь в свои руки.

Почему наркоман обещает завязать и всегда врет

— Почему наркоманы не держат слово?

— Как бы вы могли держать слово, если бы вам надо было найти кусок еды, чтобы остаться в живых?

— Зачем наркоман дает слово?

— Чтобы показаться самому себе честным. Чтобы обеспечить более надежные шансы на получение этого куска еды. Просто потому, что хочет побыть честным или еще для чего-то. Неважно, но он точно дает слово не для того, чтобы сдержать его.

Вы видели когда-нибудь, как двигается марионетка? Это все объясняет. Как можно спрашивать у марионетки, почему она повела рукой вверх, когда обещала, что вниз. За нее рукой дергают, она вообще ею не управляет.

— Наркоман не марионетка.

— Он также собой не управляет.

— То есть это чистая физиология?

— Да.

— Если наркомана как следует напугать, он бросит?

— Может быть, на час или на день или на два. Зависит от того, как напугали и насколько он пугливый.

Он как-то объяснит себе, что этого не стоит бояться или скажет: да пошло все к черту, будь что будет. Либо он вообще про это забудет.

Про 12 шагов

— Как работает программа 12 шагов?

— Я научно не изучал. По внутренним ощущениям это работает так: есть чувство стыда как одна из составляющих нецелостности моей личности. Я ищу модели поведения, чтобы почувствовать себя целым, и только тогда могу комфортно ощущать себя в жизни. Программа 12 шагов – это большой путь, который ведет к главной цели — воссоединению с собственной личностью, ощущению ее целой.

— 12 шагов – единственный доступный инструмент, который помогает пережить эти состояния или еще какие-то есть?

— Это большой комплекс, но детали этого комплекса можно находить в других местах. Например, самоанализ, его можно получить в частной практике с компетентными специалистами. Я посещал психологов, которые познакомили меня с самоанализом и помогли обнаружить много заблуждений по поводу себя.

— О каких своих заблуждениях ты узнал?

— Из-за ощущения собственной неполноценности у меня была некорректная картина о самом себе. Чтобы увидеть нечестность и иллюзорность этой картинки, мне нужен взгляд извне.

— Что ты такого про себя думал, что потом оказалось неправдой?

— Я всю жизнь думал, что я недостаточно хороший. Всю жизнь считал, что хороших качеств у меня нет, что они появляются только тогда, когда я заслуживаю чье-то одобрение.

Про отношения в семье в детстве я уже говорил. Мне очень не хватало, чтобы мне сказали: а вот была такая ситуация — и ты справился! Ты был смелый! Или: была такая ситуация, это характеризует тебя как компетентного специалиста, как незаурядного умного человека. Я хотел, чтобы сказали: ты на самом деле неглупый.

В реабилитации мне было трудно находить подтверждения, чтобы сформировать адекватное мнение о себе. Я сам не вижу своих хороших поступков и мотивов, мне нужны взгляд со стороны и обратная связь. Это и дала мне 12-шаговая программа.

На первых порах реабилитации важно постоянно слышать адекватную обратную связь про себя, чтобы сформировать новое мнение о себе. Чтобы принимать себя таким, как задумала природа.

Интервью 2

Возраст 28 лет. Начал употреблять алкоголь с 12 лет. Полинаркомания с 15 лет в течение 7 лет. Две реабилитации. Игромания. В ремиссии 6 лет

Как начиналось

— Твоя история употребления уникальна?

— Нет, она похожа на другие истории. С самого детства, насколько я себя помню, мне тяжело уживалось в мире с собой и другими людьми. Все время чувствовал какую-то скованность, тревогу. Это состояние какой-то отчужденности я помню с самого детства.

— Твоя история зависимости связана с внешними факторами или это внутреннее свойство личности?

— Думаю, что какие-то внешние события не сильно влияли на мои реакции. Скорее, это часть моей личности, часть меня, мое внутреннее восприятие. Видимо, так у меня организм работал.

— Ты начал в 12 лет употреблять алкоголь. Родители знали?

— В праздники я выпивал, мои родители знали об этом, я не скрывал. Я воспринимал это с самого рождения как норму, так как видел, что отец часто выпивал. У нас бывали праздники. У меня даже не было мысли это как-то скрывать, я долго не знал, что это неправильно.

— Как ты перешел на психоактивные вещества?

— Мне было 15 лет, это была свадьба двоюродного брата. Там была компания взрослых ребят, которые мне предложили употребить курительные вещества. К наркотикам у меня была критика, страх, внутреннее ощущение, что это неправильно и запретно, — но я это скрывал. Я в первый раз употребил вещество, а на следующий день я украл деньги у отца и поехал, чтобы купить еще. Это было желание быть значимым, чтобы люди обращали на меня внимание. Когда я купил вещество, потом поехал в одно место, где собирались ребята, привез им. Мне было важно именно их признание, хотелось выделиться, чтобы мне сказали, что я красавчик.

— Когда родители узнали про наркотики?

— В 22 года, это было за пару дней до того, как меня отправили в реабилитационный центр. Врачи проводили дома детоксикацию и когда они озвучили, что наркотики в моей крови, я в первый раз признался. До этого открыто я ни разу не говорил.

— Но они подозревали?

— Они подозревали.

— Родители предпринимали попытки тебя нормализовать, стабилизировать?

— Мама нашла врачей, которые провели детокс. У меня уже психоз был, я себя вел неадекватно. Она вызвала врачей на дом, они посоветовали меня отправить в реабилитационный центр.

— Родители сами что-то пытались сделать?

— Мама работала в школе и приводила со своей работы психолога, чтобы он со мной общался. Но я это смутно помню. Это было неэффективно, учитывая, что я был в психозе.

— Папа пытался что-то делать?

— Было пару раз, когда отец ругался с отчаянием, но никаких действий по отношению ко мне не предпринимал.

— Какие еще были домедицинские попытки?

— Были разговоры о правильном и неправильном поведении, я не воспринимал эту информацию. Когда меня пытались учить жить или давали советы, я внутри понимал, что это не будет для меня работать, что все намного сложнее, чем люди со стороны видят.

— Ты говорил об этом?

— Нет. Я соглашался, кивал, надевал маску.

— Почему ты тогда не шел на контакт? Сейчас бы ты, наверное, сказал бы: ребят, отличная идея, но это не сработает. Что тогда мешало?

— Внутри себя я чувствовал одиночество. Было ощущение, что мы далеки друг от друга. То, что мне советовали, было очень просто. Я чувствовал, что люди не понимают, что со мной происходит.

Ощущения наркомана

— Чего люди не понимают? Что им следует знать, чтобы правильно тебя понять?

— Что, если у меня появлялось желание (вернее, я жил с ним) употреблять психоактивные вещества, — я не мог с этим ничего сделать. Я пытался заниматься спортом, воздерживаться, терпеть, но желание употреблять было настолько сильным, что в какой-то момент я опускал руки.

— На что похоже, когда ты пытаешься воздерживаться от употребления?

— Это как занимаешься сексом и на половине останавливаешься внезапно, возникает сильное желание продолжать. Эмоционально на это похоже.

Когда возникает желание употребить, нарастает внутреннее напряжение, все мысли только об употреблении. Если я пытаюсь остановить себя, мне становится настолько больно и невыносимо, что все внешние или внутренние барьеры ломаются, я иду и употребляю.

При употреблении мне много чего хотелось. Хотелось отношений, дружбы, признания, много всего. Я хотел получить это все за счет химических веществ.

— После того как ты прекратил употреблять, в отношении чего-то ты испытывал похожие ощущения?

— Сегодня я в меньшей степени испытываю такие же чувства ко всему, от чего могу получить удовольствие. Например, когда у меня есть чувство влюбленности или желание секса. Компьютерные игры — это еще одна моя зависимость, игромания.

— Есть разница по внутренним ощущениям между химической и нехимической зависимостью?

— Я употреблял вещества, которые вызывали сильное возбуждение и эйфорию. Это похоже на то, когда я захожу на букмекерский сайт, где делают ставки. Когда я делаю ставки, тоже появляется эйфория, возбуждение, тревога. Да, очень похоже.

— Есть способы достичь этих ощущений без потерь для психики?

— Есть. Я учусь распознавать свои потребности и удовлетворять их, это вызывает во мне определенные чувства.

Счастье, цели и барьеры

— Когда ты был счастливее — в начале употребления или сейчас?

— Не могу сказать насчет счастья. То, что со мной происходит в чистоте, намного лучше, чем то, что происходило раньше. Я помню себя до употребления психоактивных веществ, и мне не нравилась моя жизнь.

— Создается впечатление, что твоя сегодняшняя жизнь состоит из барьеров, которые нельзя ни в коем случае перепрыгнуть, а вот та твоя жизнь — безбарьерная. У обычного человека может сложиться впечатление, что ты тогда был свободен и счастлив, а сейчас ты очень сконцентрирован на том, чтобы выдержать ношу, которую сам на себя взвалил.

— Со стороны для некоторых людей моя жизнь может выглядеть чем-то ограниченным. Так очень часто воспринимают ребят, которые начинают выздоравливать — что это какие-то ограничения. Но это не так. Я себя не сдерживаю, чтобы не употреблять.

Я достиг точки, на которой желание употреблять у меня пропало, химические вещества перестали быть для меня привлекательными. Я ощущаю в этом плане определенную легкость.

Я позволял себе по-разному себя вести, где-то безгранично, но за все, что я делал, я несу определенную ответственность, за все свои действия и бездействия. Раньше я совершал выбор, нес ответственность и это имело последствия: я разрушал себя, привел себя к мучительному состоянию. Для меня ответственность и выбор — реальность жизни сегодня.

— Такое впечатление, что ты сейчас читаешь по методичке.

— Я пытаюсь честно ответить, у меня в голове именно эти мысли. Я так мыслю.

— Скажи честно, тебе реально хорошо живется или не очень?

— Как сказать...

— Ты счастлив?

— Да. У меня есть в жизни вещи, которые меня радуют, они приносят мне удовольствие.

— У тебя раньше тоже были вещи, которые радовали: пакет травы или таблеток. Что отличает эти состояния?

— При употреблении мне много чего хотелось. Хотелось отношений, дружбы, признания, много всего. Я хотел получить это все за счет химических веществ.

Помню, мне было около 16 лет, я пришел в одну компанию. Я знал, что там будет одна девчонка, в которую я был влюблен, моя одноклассница. Мне всегда хотелось выразить ей свои чувства и попробовать предложить ей встречаться, хотелось какой-то близости. Я не мог этого получить, у меня был страх, тревога. Ребята выпивали крепкий алкоголь. В моей голове появилась схема: сейчас выпью и стану раскрепощенным, смелым, у меня все получится, получится с ней пообщаться. Я выпил сразу много, чтобы стать очень смелым. Не запивая, закурил сигарету. Проходит 30 секунд, я делаю шаг, падаю, ударяясь головой о кирпичные стены и через минуту начинается рвота. В итоге стоит компания из 20 человек, я лежу на земле с ободранным лицом в своей рвоте — такой результат. То есть я чего-то хотел и выбрал способ, который не дал мне это получить.

— А с девушкой склеилось?

— Нет, я не мог встать.

— А потом?

— И потом нет.

Еще пример, когда я выбрал не тот способ. Я уже рассказывал, как я впервые в жизни украл деньги, купил вещество и принес его в место, где собиралась компания, она была для меня значима. Мне хотелось их признания. У меня с детства и в подростковом возрасте было ощущение внутренней ущербности. Во внешнем мире я получал лишь подтверждение своей ущербности: учителя говорили, что я ни на что не гожусь, что я плохой, родители говорили так же. Я все время слышал от мира, что я недостоин жизни. Я хотел принести это вещество в компанию, чтобы ребята обрадовались, чтобы они сказали: ты красавчик, ты молодец, четкий парень. Да, мне сказали, что я молодец и красавчик, но у нас стали складываться неискренние, торговые отношения. Когда им надо было достать вещества, они звонили мне и говорили: ты же красавчик, давай, найди нам. Я чувствовал фальшивость.

— Но это было лучше, чем ничего?

— Нет, не лучше. Я не получал удовлетворения.

— Ты пытался изменить ситуацию?

— Да, пробовал. Я старался, чтобы на меня внимание обращали, давали признание.

— Как сейчас с признанием?

— Я учусь получать признание через какие-то полезные вещи. Учусь менять отношение к себе, за что-то себя уважать. Мне важно, что, когда проявляю себя в каких-то вещах и начинаю чувствовать, что я красавчик, у меня появляется удовлетворение. Мне надо, чтобы кто-то в эти моменты подкреплял, давал обратную связь, что да, я красавчик. Я научился делать так: когда мне этого не хватает, надо звонить всем своим близким, чтобы они сказали, что я красавчик.

Нехимическая зависимость

— Твоя история с игроманией связана с зависимостью от веществ?

— Связана. И в случае с химической зависимостью и с игровой проявляется сильное желание получать удовольствие.

— В истории с веществами ты понял, что ни одну свою потребность ты не удовлетворил даже близко: не получал признание, не стал смелее. Тебя эта штука не наталкивает на мысль, что с игровой зависимостью схема та же?

— Дело в том, что есть определенные проблемы со здравомыслием. Надо быть внимательным и предпринимать ряд действий, чтобы не возникали проблемы. Мой мозг меня постоянно обманывает.

— У тебя в трезвом состоянии должны работать дополнительные проверки правильности твоих решений. Как они выглядят?

— В первую очередь это контакт и общение с людьми, которые выздоравливают. Я должен делиться с ними своей жизнью и обращаться за опытом. Мне нужен взгляд со стороны, чтобы понимать, куда я иду. Желательно не одному обдумывать свои решения.

У меня есть определенная эмоциональность и импульсивность. Поэтому, если я начинаю загораться какой-то идеей, появляется чувство оживления, возбуждения, мне стоит взять паузу и подождать, когда я проживу эти чувства, а потом принимать решения в более спокойном состоянии.

Успешная реабилитация

— Почему есть люди, у которых по шесть реабилитаций и ни одна не срабатывает, а у тебя две и обе сработали?

— Я наблюдал, что человек проходит реабилитацию от химической зависимости, а у него есть еще один диагноз — психическое заболевание, и ему не уделяется внимание. Или специалисты по реабилитации не занимаются психиатрией, или вообще не знают про второй диагноз. Соответственно, человек проходит реабилитацию, но не проводится лечение второго диагноза, и он все время возвращается к употреблению химических веществ.

Бывают ситуации, когда развивается госпитальный синдром: человек долгое время находится в больнице или тюрьме и разучивается жить в обществе. Он находит комфорт в тех условиях, стремится вернуться туда неосознанно или осознанно. Бывает, что человек проходит реабилитацию и не проходит адаптацию к социуму, и тогда он возвращается в привычные условия.

— Сколько длилась твоя первая реабилитация?

— 15 месяцев, это больше среднего срока. Я приехал в токсическом психозе, долго восстанавливался физически, у меня не было медикаментозной поддержки.

— Когда у тебя перещелкнуло? Когда понял, что к употреблению не вернешься?

— На втором месяце реабилитации стало формироваться внутреннее решение. Но одного решения недостаточно. Надо, чтобы был опыт выздоровления, выработались навыки. Один из важных навыков — полагаться на других людей больше, чем на себя. Это очень важно в начале выздоровления. К полугоду мое внутреннее решение было точно сформировано.

— Если бы ты ушел оттуда не через 15, а через 6 месяцев, результат был бы такой же?

— Если бы ушел раньше, то, возможно, я был бы чистый, но у меня было бы больше проблем. Время, которое я там провел, идет на проработку слабых мест. Я наблюдал, когда люди с принятым решением выздоравливали, выходили из центра на небольших сроках и дальше им приходилось выживать, они были на грани. Выход из реабилитации на ранних сроках – это достаточно рискованное дело.

У моих родителей была возможность, и я решил, что лучше пройду реабилитацию полностью, это надежнее.

— Есть что-нибудь важное, что я не спросил?

— То, что происходит внутри зависимого человека, может понять лишь такой же зависимый. Это тяжело для понимания людей, которые не сталкивались с этим, когда они смотрят со стороны.

Я учусь себя понимать, понимать других людей. Мне кажется, только через такой подход можно развиваться и жить нормальной жизнью.

Связаться с психологом Денисом Макаровским.

Материалы по теме
->