Полный ауфвидерзеен: как я работала вожатой в немецком лагере
© Коллаж Кристины Савельевой
Колонка редактора CJ Кати Статкус
Девять лет назад в моей жизни произошло одно знаменательное событие — нет, я не вышла замуж, не выиграла миллион в лотерею, а просто поехала работать вожатой в летний лагерь под Гамбургом. После этого опыта я навсегда перестала идеализировать педагогическую деятельность и поняла, что вряд ли когда-нибудь еще так плотно смогу работать с детьми.
Итак, несколько вводных к этой истории. После московского журфака я поехала учиться в Германию на программу по театроведению. На первом курсе у нас был семинар по театральной педагогике, и летом в качестве практики мы могли поехать на три недели поработать в лагерь неподалеку от Гамбурга (и даже получить за это деньги).
Цель этого лагеря была такая — предоставить восьми-девятилетним детям из многоязычных семей возможность отдохнуть и с помощью театральных упражнений преодолеть трудности в общении со сверстниками.
То есть, по идее, в лагерь должны были записывать детей, которые страдали от застенчивости, но на деле оказалось, что в лагерь отправили детей из семей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, чтобы ребята просто немного развеялись. Поездка для школьников была бесплатной, все финансировалось университетом и каким-то специальным ведомством или фондом.
На том этапе моей биографии я действительно хотела заниматься театром с детьми, поэтому возможность поехать в летний лагерь показалась мне очень заманчивой. Вожатых отбирала специальная комиссия. У меня был бонус — специальная квота для вожатых, родной язык которых не был немецким, ведь эта программа была нацелена именно на многоязычных детей.
Перед поездкой я пошла в школу познакомиться с ребятами, которые должны были поехать в лагерь со мной. Это была школа на окраине Гамбурга. Из одного класса к нам записали четырех детей, и вначале у меня была встреча с их классной руководительницей. Помню, как та учительница сказала: «Когда зайдешь в класс, сразу обязательно скажи что-нибудь по-русски!».
Я зашла и действительно сказала «Доброе утро, меня зовут Катя. Вера, Митя, Варвара и Наташа поедут со мной этим летом в лагерь, и я пришла с ними познакомиться».
В этот момент одна из «моих» девочек закрыла лицо руками и чуть не заплакала от радости. Я поняла, почему учительница посоветовала мне поприветствовать их на русском — эти дети никогда не слышали свой «домашний» язык в школьной официальной обстановке.
Перед поездкой мне надо было подписать несколько бумажек. Один из документов был о том, что я обязуюсь фотографировать детей в лагере только для документации на специально выданную нашей группе вожатых камеру. Я не имела права нигде постить эти изображения. Тогда мне показалось это дикостью, а сейчас я понимаю, насколько это важно и правильно. Я знаю, что наши аккаунты в соцсетях организаторы лагеря даже мониторили, чтобы мы ничего нигде не выкладывали.
Через несколько недель мы поехали в лагерь на автобусе, всего 25 детей. У пяти из них был диагноз СДВГ, они принимали риталин, и нам нужно было контролировать выдачу им медикаментов. Один из мальчиков по вечерам плакал и говорил, что ему плохо от риталина, что он не хочет его больше принимать.
Мне было двадцать с небольшим, и у меня от этого просто разрывалось сердце. Мы позвонили его маме, попросили ее в свою очередь связаться с врачом и узнать, что можно сделать, но мама говорила, что мальчик просто нас обманывает и настаивала на дальнейшем приеме медикаментов.
Безумно грустно на этой работе мне было несколько раз. Один из таких моментов произошел, когда девочке Ванессе в лагерь пришло письмо о том, что ее родители решили развестись.
В письме говорилось, что когда девочка вернется домой, папа больше не будет жить с ней вместе в квартире. О чем в этот момент думали родители? Как мы могли успокоить девятилетнюю девочку, которая только что получила такую новость? На занятиях по театральной педагогике нас к такому точно не готовили. Хорошо, что в нашей команде вожатых был парень, который пережил развод родителей примерно в таком же возрасте, и смог найти какие-то слова, чтобы помочь девочке.
Были, конечно, в лагере и гротескные истории (из жанра «смех сквозь слезы»). Например, одному мальчику родители дали с собой в лагерь одноразовую камеру. Каждый день по вечерам этот мальчик плакал — ему безумно хотелось домой. С ним в комнате жили очень милые ребята, они с нами вместе терпеливо утешали его почти неделю. А потом в один из вечеров, когда Марк снова начал рыдать, другой мальчик схватил его одноразовую камеру и отщелкал всю пленку с его рыданиями. Раньше я думала, что такие истории могут быть только в кино.
Или другой случай — одной девочке вечером показалось, что она увидела в окне человека с ножом. Она начала орать. Через пару секунд истошно орали уже все дети. Так что теперь я знаю, как быстро в группе распространяется безумие и почему когда-то люди проводили охоту на ведьм.
Или вот еще: все эти три недели мы придумывали для детей интересную программу — было много театральных представлений, мы ездили с детьми плавать на пляж, устраивали квесты, были на ферме, ходили в музей.
Но, заполняя анкеты в последний день, почти все ребята написали, что из всех наших мероприятий им больше всего понравился… поход в торговый центр. Что ж, это был хороший урок из серии ожидание/реальность.
Работа в лагере вообще дала мне много всего почувствовать на собственном опыте — например, насколько разными бывают семьи. У нас были дети, которые до восьмилетнего возраста привыкли спать в кровати с родителями и которые вообще не могли уснуть в лагере, если только их не держал за руку кто-то из вожатых. У нас была девочка, которая писалась, но отказывалась переодеваться и говорила, что она просто облилась водой. У нас был мальчик, который катался по полу в припадках гнева, а на наши попытки как-то ему помочь, кричал, что всех нас ненавидит.
А еще за время в лагере я поняла, насколько по-разному к своим детям относятся родители. Одной девочке ее мама за все три недели не написала ни одного письма (в лагере детям нельзя было пользоваться телефонами, но поскольку почта в Германии работает хорошо, у детей был постоянный эпистолярный контакт с родителями).
Это был очень, очень интенсивный опыт и, наверное, самая сложная работа, которая у меня когда-либо была в жизни. После того как я вернулась домой, еще несколько недель я часто просыпалась в ужасе от тишины — на какую-то долю секунды мне казалось, что я потеряла всех тех детей.
В общем, после того лета, я поняла, что никогда больше не поеду работать вожатой. Не только из-за безумной ответственности за безопасность детей, которая на тебя при этом ложится.
На тот момент мне отчаянно хотелось всех спасать и казалось, что для этого достаточно доброго отношения к детям. Но работая с детьми из семей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, я поняла, что одной доброты мало, что я не могу переделать всю их социальную реальность, не могу избавить их родителей от алкоголизма, не могу заставить этих родителей в одночасье стать другими. И три недели в лагере со мной вряд ли кардинально что-то изменят. Тут нужно какое-то другое, системное решение или вовсе полное переустройство мира.
Я преклоняюсь перед вожатыми и педагогами, которые нашли для себя какой-то защитный механизм и могут работать в такой обстановке. Но приходиться признаться, что мне от этого — как минимум в тот момент — было слишком больно.
