…когда у тебя будет сын, постарайся быть осторожным. Боюсь, что ты не сможешь. Но они всегда другие — я и ты, ты и он. Ты не сумеешь им руководить. Первый человек, который от тебя полностью зависит, а ты не сможешь им руководить (М.Жванецкий)
Полина Санаева
журналист, блогер
Первый журналистский опыт – в независимых СМИ Дагестана. Когда СМИ перестали быть независимыми, уехала в Москву, работать в "Независимой газете". Была PRщиком в лектории "Прямая речь", писала в Forbes Woman и Forbes Life о хороших, не столько богатых, сколько реализованных людях. PR-директор психолога Михаила Лабковского.
Мама двух во всем противоположных детей, писать про которых так же интересно, как про героев Forbes.
Собственное взросление – это фигня по сравнению с тем, что чувствуешь, когда 15-летний сын приходит домой с расцарапанной спиной, и ты понимаешь, что это секс, любовь, отношения и другая женщина. И милый домашний ритуал - чесать спиночку сыночку, обрывается диалогом:
- Мам, почеши спинку…
- Вот кто ее тебе царапал, тот пусть и чешет.
…говорю я чужим голосом. Я не могла ТАКОЕ сказать. Такое тупое, разрушительное, будто ревность всех матерей взрослеющих мальчиков поднялась во мне, как бульонная пенка. Вскипела и убежала.
Теперь я поняла, в чем весь подвох с детьми: организм не понимает, что они взрослеют. Отторгает мысль о взрослении, почти как мысль о смерти: оно очевидно, но несовместимо со мной. Какие-то сцены из их детства застревают в голове и загораживают реальность, мешают увидеть, что здоровенный чувак с волосатыми ногами – тот же самый сын, и он уже не маленький.
И что с этим делать? Считать его взрослым или относиться как к малышу? Все так изменилось…
Когда Асе было 4 года, я ехала за ней, чтобы забрать домой после двух летних месяцев «у бабушки». Только поезд подошел к вокзалу, я увидела мою Асю. Она быстро бежала по перрону в незнакомом мне платье. У платья развязался поясок, путался у нее под ногами, мешал. Она боролась с ним, не сбавляя скорости и кричала «мама!», обращаясь прямо ко всему поезду. Голос немножко срывался. Для нее это был поезд, в котором ехала я одна, и она пыталась охватить своим вниманием и криком весь этот масштаб. Мое сердце выпрыгнуло в окно задолго до того, как состав, наконец, остановился. Выпрыгнуло, чтобы завязать поясок.
Теперь, когда она красит ресницы перед зеркалом, пусть это даже сценический грим, – я молчу и думаю: как? уже?
А когда Гас был в пятом классе, мы пришли «показаться» в балетную школу. Надо было переодеться в шорты и майку с открытой спиной и ждать у двери класса. Там шло занятие, звучало фортепиано, и был слышен строгий голос педагога «по классике». Меня от двери Гас категорически отгонял, и я послушалась. Прежде чем уходить, выглянула из-за угла и, конечно, не увидела ничего особенного - в длинном коридоре маленький мальчик стоит один, смотрит прямо перед собой и волнуется. Стоит там один в белых носочках и ждет, а я ничем не могу ему помочь. Он тогда еще потер глаз кулаком, и я подумала, что его лохматые ресницы сейчас еще больше запутаются, а в этой майке ему холодно. И представила мурашки.
Или из раннего: акушерка сказала: «Смотри, какого богатыря родила!» И я почувствовала себя тоже богатыршей. Он действительно был большой, длинноглазый, черноволосый, в мохнатом пуху на ушах и плечах. И сразу в этих спутанных, разнонаправленных ресничках, как из учебника математики – рисунок про пересекающиеся прямые.
Когда мы в первый раз распеленали его дома, то увидели родимое пятно на ножке – в виде следа от гусиной лапки. И никто никогда не радовался моему появлению так, как он – подхожу к кроватке – улыбается, дрыгает ногами, отхожу к гладилке и вижу в зеркале, как его лицо сразу «гаснет», скучнеет. Подхожу – опять восторг и приветственные махания…
А теперь, выслушав меня, он говорит: «А ты смешная…» (…я убью тебя последней)
- Мам, а где роутер? Куда спрятала? (заглядывает под кровать, бегает по комнате)
- Я его съела, Гас!
- О, дак ты теперь сама сможешь раздавать вай-фай! Идешь такая по улице и раздаешь! Села на скамеечку и к тебе можно подключаться!
Как смешила меня мамина подруга, которая приглаживала челку двухметровому «мальчику», вернувшемуся из армии и приговаривала: «мой сыночек!» Тьфу, думала я, что за нюни? Как он это терпит? А теперь одобряю – молодец, хороший сын. Пока я обнимаю своего и целую за ухом, он просто стоит и ждет, когда уже можно будет бежать. Иногда я чувствую, как у него дергается желвак на щеке. Вернее, он им нетерпеливо дергает. И говорит «ну мааа». И то же самое пишет в блоге, если я пощу его фотографию. Ну мааааааааа…
Его детство закончилось.
А недавно, когда мы с Асей ехали в автобусе, на остановке вошла женщина с двумя детьми – мальчиком и девочкой. Вернее, для меня это была женщина с двумя детьми. А вот Ася сказала: ничо такой. Я пригляделась и поняла, что мальчик уже подросток, и он симпатичный.
И ее детство закончилось.
- Ася, опять ты пыль не вытерла.
- Я только соберусь – смотрю, ты уже сама все убрала!
- Так мне пришлось. Я ждала неделю. И не хочу в пыли сидеть, но не могу же я все сама. Силы-то на исходе.
- Ну, так возьми яйца в кулак и заставь меня убрать!
Я все еще реагирую на стенды с разноцветными колготками, рассматриваю носочки с маленькими пчелками, но тут же понимаю, что мне некому их покупать. Я думаю – надо сходить в «Детский мир» на Лубянке, а потом оказывается, что это может быть только экскурсия – то, что там продается, слишком маленькое.
А они большие. И мы не успели сделать почти ничего, что я планировала, представляя материнство: не гуляли по полям, не плели венки из одуванчиков, не пекли вместе печенье, и так и не дочитали Винни-Пуха вслух. Выносим кукол, давно раздали машинки. «Маугли», «Питер Пен», «Мэри Поппинс», «Муми-тролли» и «Карлсон» заменены Гарри Поттером и уже никогда не будут прочитаны, пора освобождать полки. А дети не помещаются вдвоем за маленьким кухонным столом, толкаются, и, если удается отнять у них гаджеты, пускаются в воспоминания: «Мам, помнишь, в детстве ты заставляла нас есть борщ?» И начинаются подробности, как они мучились, выплёвывали горошинки перца… Господи! Зачем я их сыпала в борщ, если дети ненавидели перец, зачем я вообще варила борщ? Или вот это воспоминание: «О как же ты орала! Наорала и ушла на кухню, а мы такие в комнате сидим, выйти боимся»… Атас и позор.
В их воспоминаниях мать – домомучительница. Теперь с этим уже ничего не поделаешь. Все закончилось слишком быстро.