«Для столкнувшихся с жестоким обращением детей весь мир наполнен триггерами»: отрывок из книги «Тело помнит все»
Шанс на выздоровление человека и общества есть всегда
Издательство «Бомбора» переиздает бестселлер Бессела ван дер Колка — доктора медицинских наук, психиатра, ведущего специалиста по проблемам психотравмы — «Тело помнит все». CJ публикует фрагмент из главы «На одной волне: привязанность и подстройка».
Корни психологической устойчивости… лежат в ощущении того, что тебя понимает кто-то другой, любящий, гармоничный и сдержанный, что ты существуешь в его сердце и разуме.
Диана Фоша
Детская клиника при Массачусетском центре психического здоровья была наполнена встревоженными и вселяющими беспокойство детьми. Это были необузданные создания, которым не сиделось на месте, которые били других детей, а иногда даже и персонал. Они могли подбегать ко взрослым, ухватившись за них, однако тут же в ужасе убегали. Некоторые бесконтрольно мастурбировали; другие срывались на предметах, домашних животных и самих себя. Они одновременно жаждали внимания и были злыми и несговорчивыми. Особенно непослушными порой были девочки.
Независимо от того, протестовали они или цеплялись за взрослых, никто из них, казалось, был не в состоянии познавать мир или играть, как это делали другие дети их возраста.
У некоторых из них практически отсутствовало чувство собственного «Я» — они даже не узнавали себя в зеркале.
В то время я мало что знал про детей, не считая того, чему меня научили мои собственные дошколята. Но мне повезло с моей коллегой Ниной Фиш-Мюррей, которая училась вместе с Жаном Пиаже в Женеве, а также растила своих собственных пятерых детей. Пиаже основывал свои теории детского развития на методичных, прямых наблюдениях за самими детьми, начиная с собственных, и Нина принесла этот подход в только появившийся Центр травмы при МЦПЗ.
Нина была замужем за бывшим заведующим кафедрой психологии в Гарварде Генри Мюрреем — одним из родоначальников теории личности — и активно поддерживала всех младших работников кафедры, разделявших ее интересы. Она с большим интересом отнеслась к моим историям про ветеранов, так как они напомнили ей о проблемных детях, с которыми она работала в бостонских общеобразовательных школах. Привилегированная позиция и природное обаяние предоставили Нине доступ к Детской клинике, которой заведовал детский психиатр, проявлявший мало интереса к проблеме психологической травмы.
Помимо прочего, Генри Мюррей был знаменит изобретением повсеместно применяемого Тематического апперцептивного теста (ТАТ). ТАТ — это так называемый проективный тест, в котором используется набор карточек, чтобы понять, как внутренняя реальность людей моделирует их восприятие мира.
В отличие от карточек теста Роршаха, которые мы показывали ветеранам, на карточках ТАТ изображены реалистичные, однако неоднозначные сцены: мужчина и женщина, которые отвели друг от друга свои хмурые взгляды; мальчик, смотрящий на сломанную скрипку. Испытуемых просили рассказать истории о происходящем на фотографиях, о том, что случилось перед этим и что произойдет после. В большинстве случаев их толкования сразу же давали понять, какие темы их больше всего заботят и беспокоят.
Вместе с Ниной мы решили создать набор карточек специально для детей, используя за основу фотографии, вырезанные нами из журналов в приемной клиники. В своем первом исследовании мы сравнили двенадцать детей в возрасте от шести до двенадцати лет из детской клиники с группой детей из ближайшей школы — они были подобраны таким образом, чтобы максимально соответствовать детям из первой группы по возрасту, этнической принадлежности и составу семьи.
Наших пациентов отличало то, что в своих семьях они страдали от насилия.
Среди них был мальчик с огромными синяками от постоянных избиений матерью; девочка, чей отец растлил ее в возрасте четырех лет, а также еще одна девочка, в пять лет ставшая свидетелем того, как ее мать (проститутку) изнасиловали, расчленили, сожгли и бросили в багажник машины. Сутенера ее матери также подозревали и в сексуальном насилии по отношению к девочке.
Дети из нашей контрольной группы также жили в бедности в неблагоприятном районе Бостона, где регулярно становились свидетелями шокирующего насилия. В ходе проведения исследования один мальчик в их школе облил своего одноклассника бензином и поджег. Другой мальчик попал под перекрестный огонь по дороге в школу вместе со своим отцом и другом. Он был ранен в пах, а его друг — убит. С учетом того, насколько в их повседневной жизни было много насилия, стали бы их комментарии на карточки отличаться от интерпретаций госпитализированных детей?
На одной из четырех карточек была изображена семейная сцена: двое улыбающихся детей наблюдали, как их отец чинит машину. Каждый взглянувший на нее ребенок заметил, что лежащий под машиной мужчина подвергает себя опасности. Если дети из контрольной группы рассказывали истории с хорошей концовкой — машину починят и отец с детьми поедут на ней в «Макдоналдс», то травмированные дети придумывали угрюмую развязку.
Одна из девочек сказала, что маленькая девочка на картинке собирается размозжить своему папе череп молотком.
Девятилетний мальчик, переживший ужасное насилие, поведал мудреную историю про то, как мальчик на картинке ногой выбивает домкрат, и раздавленное машиной тело отца заливает весь гараж кровью.
Рассказывая нам эти истории, наши пациенты становились очень взволнованными и дезорганизованными. Нам приходилось проводить с ними значительное время у кулера с водой, гулять, прежде чем им можно было показать очередную карту. Было неудивительно, что практически всем из них диагностировали синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), и большинство принимало Риталин — хотя лекарство явно никак не препятствовало их возбуждению в этой ситуации.
Дети, подвергавшиеся жестокому обращению, похожим образом описали и безобидную с виду фотографию силуэта беременной женщины у окна. Когда мы показали ее семилетней девочке, изнасилованной в четыре года, она стала говорить про пенисы и влагалища, раз за разом спрашивая у Нины: «Со сколькими людьми ты трахалась?» Подобно нескольким другим пережившим сексуальное насилие девочкам, участвовавшим в исследовании, она пришла в такое возбуждение, что нам пришлось на этом остановиться.
Семилетняя девочка из контрольной группы уловила тоскливое настроение картинки: она рассказала историю про овдовевшую даму, которая с грустью выглядывала в окно, скучая по своему мужу. В итоге эта дама повстречала любящего мужчину, который стал хорошим отцом ее ребенку. Так, карточка за карточкой, мы наблюдали, что дети, не сталкивавшиеся с жестоким обращением, хотя и были лично знакомы с жизненными неприятностями, все равно верили в добро: они могли придумывать выход из плохих ситуаций. В своей семье они были в безопасности. Кроме того, они чувствовали любовь родителей, что значительно способствовало их школьной успеваемости и желанию учиться.
Ответы детей из клиники вызывали тревогу. Самые безобидные образы провоцировали сильные чувства опасности, агрессии, сексуального возбуждения и ужаса.
Мы выбрали эти фотографии не потому, что в них был какой-то скрытый смысл, который способны уловить восприимчивые люди: это были обычные образы из повседневной жизни. Мы могли лишь заключить, что для столкнувшихся с жестоким обращением детей весь мир наполнен триггерами.
Пока они способны воображать лишь чудовищные последствия для относительно безопасных ситуаций, любой заходящий в комнату, любой незнакомец, любой образ, будь то на экране или рекламной афише, может быть воспринят предвестником катастрофы. В свете этой информации странное поведение детей в клинике можно было прекрасно понять.
К моему удивлению, обсуждая своих пациентов, местный персонал редко упоминал ужасные события, пережитые этими детьми, а также влияние этой травмы на их чувства, мышление и самоконтроль. Вместо этого в их медицинских картах были записаны лишь диагностические ярлыки: «расстройство поведения» или «вызывающее оппозиционное расстройство» для озлобленных или мятежных детей, либо «биполярное расстройство». Практически у всех «сопутствующим» диагнозом был СДВГ. Не затмила ли собой вся эта вереница диагнозов лежащую в корне всех проблем психологическую травму?
Теперь перед нами встали два важных вопроса. Нам нужно было понять, была ли связана психическая гибкость нормальных детей с их иным взглядом на мир, а также разобраться, как именно каждый ребенок создавал свою собственную картину мира. Второй не менее важный вопрос заключался в следующем: можно ли помочь разуму и мозгу переживших жестокое обращение детей перерисовать их внутреннюю картину мира, научив их доверять другим и верить в будущее?
Мужчины без матерей
Научные исследования жизненно важных взаимоотношений между младенцами и их матерями были начаты английскими аристократами, которые были в раннем детстве вырваны из своих семей и отправлены учиться в школы-пансионы, где их воспитывали в строго регламентированных условиях среди одних мальчиков. Когда я впервые побывал в знаменитой Тавистокской клинике, я обратил внимание на собрание черно-белых фотографий этих великих психиатров двадцатого века, висящих на стене вдоль парадной лестницы: Джон Боулби, Уилфред Бион, Гарри Гантрип, Рональд Фэйрбэрн и Дональд Винникотт.
Каждый из них по-своему занимался изучением того, как наши детские переживания определяют все будущие взаимоотношения с окружающими, а также как в ходе повседневного взаимодействия с заботящимися о нас людьми рождается наше самосознание. Ученые склонны изучать то, что озадачивает их больше всего, так что они зачастую становятся экспертами в областях, которым другие не придают особого значения (или, как однажды сказала мне исследователь привязанности Беатрис Биби, «большинство исследований являются самоисследованиями»).
Эти мужчины, изучавшие роль матерей в жизнях детей, сами были отправлены в интернаты в раннем возрасте — от шести до десяти лет, — задолго до того, как они должны были в одиночку столкнуться с миром.
Боулби мне сказал, что аналогичный опыт воспитания в школе-пансионе, вероятно, и вдохновил Джорджа Оруэлла на его роман «1984», блистательно показавший, как людей можно вынудить пожертвовать всем, чем они дорожат и во что верят — включая их чувство собственного «Я», — ради того, чтобы заслужить любовь и одобрение людей, находящихся у власти.
Так как Боулби был близким другом супругов Мюррей, мне выпадала возможность поговорить с ним о его работе каждый раз, когда он приезжал в Гарвард. Он родился в семье аристократов (его отец был хирургом при королевском дворе) и обучался психологии, медицине и психоанализу в самых престижных образовательных учреждениях Англии. Закончив Кембриджский университет, он работал с малолетними преступниками (мальчиками) из Восточного Лондона — эта часть города была печально известна своей преступностью и больше всего пострадала от бомбардировок во времена Второй мировой.
Во время своей службы в военные годы и по ее окончании он наблюдал за последствиями эвакуации и воспитания в групповых яслях, когда маленькие дети разлучались со своими семьями. Он также изучал последствия госпитализации, продемонстрировав, что даже непродолжительная разлука (в те времена родителям не разрешали оставаться в больницах на ночь) усугубляла детские страдания.
К концу 1940-х годов Боулби впал в немилость британского сообщества психоаналитиков из-за своих радикальных заявлений, что проблемы с поведением у детей были результатом их реальных жизненных переживаний — пренебрежительного и жестокого отношения, разлуки, — а не продуктом детских сексуальных фантазий. Несломленный, он посвятил остаток своей жизни разработке теории привязанности, как она впоследствии была названа.
Надежная база
Оказавшись в этом мире, мы кричим, чтобы объявить о своем присутствии. Кто-то немедленно начинает нами заниматься, купает нас, пеленает и наполняет наш живот, а лучше всего, если наша мама еще и кладет нас себе на живот или на грудь для приятнейшего телесного контакта. До глубины души мы — социальные создания; наши жизни заключаются в поиске места среди других людей.
Мне нравится выражение французского психиатра Пьера Жане: «Каждая жизнь — это произведение искусства, составленное всеми доступными средствами».
По мере развития мы постепенно учимся заботиться о себе как в физическом, так и эмоциональном плане, однако первый свой урок по заботе о себе мы получаем от других. Владение навыком самоконтроля во многом зависит от того, насколько гармоничными были наши первые взаимодействия с этими людьми. Дети, чьи родители являются надежным источником комфорта и силы, получают пожизненное преимущество — своего рода защиту от самых ужасных сюрпризов судьбы.
Джон Боулби осознал, что детей увлекают лица и голоса, и они чрезвычайно восприимчивы к выражению лица, позе, интонации, физиологическим изменениям, действиям. Он посчитал эти способности новорожденных продуктом эволюции, необходимым беспомощным созданиям для выживания.
<…>
Восприятие реальности
Современник Боулби, педиатр и психоаналитик Дональд Винникотт является основоположником современных учений о подстройке. Его тщательные наблюдения за взаимодействием между матерью и ребенком начинались с изучения того, как мать держит своего младенца.
Он выдвинул предположение, что эти физические взаимодействия закладывают фундамент для чувства собственного «Я» ребенка — а также чувства идентичности в рамках него. От того, как мать держит своего ребенка, зависит «способность воспринимать свое тело как сосредоточение психики». Это примитивное кинестетическое ощущение чужого взаимодействия с нашим телом в итоге определяет, что мы воспринимаем «реальным».
Винникотт считал, что подавляющее большинство матерей весьма неплохо справляются с подстройкой к своим детям — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы стать «достаточно хорошей матерью». Вместе с тем все может пойти наперекосяк, если мать окажется неспособной подстраиваться к физической реальности тела своего младенца. Когда мать оказывается не в состоянии удовлетворять позывы и потребности ребенка, «младенец стремится стать таким, каким он должен быть по мнению матери».
Отказавшись от своих внутренних ощущений и стараясь подстроиться под потребности взрослого, ребенок воспринимает нормальный порядок вещей каким-то неправильным. Дети, которым недостает физической подстройки, склонны отключать прямую обратную связь от своего тела, являющегося сосредоточением удовольствия, цели и направления.
За годы, прошедшие с выдвижения Боулби и Винникоттом своих идей, исследователи привязанности по всему миру продемонстрировали, что у большинства детей имеется привязанность, дающая им чувство защищенности.
Когда они вырастают, восприимчивость их родителей в детстве помогает им справляться со своими страхами и тревогами. Если они не столкнутся с сокрушительными жизненными событиями — психологической травмой, — которые выводят из строя систему саморегуляции, то на протяжении всей своей жизни они будут сохранять фундаментальное состояние эмоциональной защищенности.
Здоровая привязанность в детстве также становится шаблоном для будущих отношений детей. Они улавливают чувства других людей и с ранних лет учатся отличать реальность от выдумки. У них вырабатывается нюх на обман и опасных людей.
С такими детьми, как правило, приятно вместе играть, и взаимодействие с другими детьми способствует развитию у них самоуверенности. Научившись синхронизироваться с другими людьми, они замечают малейшие изменения в голосе и выражении лица, подстраивая соответствующим образом свое поведение. Они учатся жить в рамках общего восприятия мира, и им гораздо легче стать значимыми членами общества.
Вместе с тем пренебрежительное или жестокое обращение способны запустить этот процесс в обратном направлении. Дети, столкнувшиеся с жестокостью, зачастую крайне восприимчивы к изменениям в голосе и лице, однако склонны реагировать на них как на угрозу, вместо того, чтобы использовать эту информацию для подстройки. Доктор Сет Поллак из Университета Висконсина показал фотографии с различными выражениями лица группе обычных восьмилетних детей и группе детей того же возраста, которые пережили жестокое обращение, сравнив между собой их реакции. Рассматривая эти фотографии, на которых спектр эмоций менялся от злости до грусти, дети из второй группы были особенно восприимчивы к малейшим проявлениям злости.
Это одна из причин, по которым столкнувшиеся с жестоким обращением дети так легко пугаются или становятся настороженными.
Только представьте себе, каково пробираться мимо океана лиц в школьном коридоре, пытаясь понять, кто из этих людей может на тебя напасть.
Детям, которые слишком бурно реагируют на агрессию со стороны сверстников, которые неспособны улавливать потребности других детей, которые чуть что замыкаются в себе или теряют контроль над своими импульсами, найти друзей оказывается намного сложнее. В конечном счете они могут научиться скрывать свой страх, изображая из себя крутых, либо же они начинают все больше и больше времени проводить в одиночестве за просмотром телевизора или видеоиграми, от чего их навыки коммуникации и эмоциональная саморегуляция страдают еще больше.
Потребность в привязанности никогда не ослабевает. Большинству людей чувство оторванности от окружающих попросту невыносимо. Люди, неспособные устанавливать нормальную связь с коллегами, друзьями или близкими, как правило, находят другие способы взаимодействия: например, посредством болезни, судебных исков или семейной вражды. Они готовы на все, лишь бы избавиться от этого неприятного чувства одиночества и отчужденности.
Несколько лет назад в канун Рождества меня вызвали осмотреть четырнадцатилетнего мальчика в тюрьме графства Суффолк. Джека арестовали за проникновение в дом уехавших в отпуск соседей. Когда полицейские обнаружили его в гостиной, охранная сигнализация ревела.
Первым делом я спросил у Джека, кто, как ему кажется, придет навестить его в тюрьму на Рождество. «Никто, — ответил он. — Никто никогда не уделяет мне внимания».
Как оказалось, его уже неоднократно ловили на взломе с проникновением. Он был знаком с полицией, а полиция знала про него. С наслаждением в голосе он рассказал мне, что полицейские, увидев его стоящим посреди гостиной, воскликнули: «Господи, это снова Джек, этот маленький засранец». Кто-то его узнал, кто-то знал, как его зовут. Чуть позже Джек признался: «Знаете, ведь ради этого я все и делаю». Дети готовы пойти почти на что угодно, чтобы обратить на себя внимание, почувствовать с кем-то связь.
