Без языка: как говорить с детьми о терроризме
Важные слова на сложную тему
У многих взрослых сейчас возникает смутное желание «поговорить с детьми о терроризме» — почему-то именно сейчас. Появились даже законодательные инициативы о введении в школьную программу нового предмета «Антитерроризм» — как будто не было у нас «Норд-Оста» и Беслана, и до сих пор не было причин и поводов с детьми на эту тему разговаривать.
Марина Аромштам
Писатель, журналист, педагог, главный редактор сайта «Папмамбук»
Если слова «поговорить о терроризме» — всего лишь элегантная замена формулы «кругом враги», то лучше сказать прямо: «хотим всех детей построить». Но даже если мы хотим именно «поговорить с детьми», то столкнемся с довольно ощутимыми трудностями.
Когда мы думаем о каких-то серьезных разговорах с детьми, то, конечно, прежде всего имеем в виду подростков. Подростки нас волнуют по разным причинам.
Подростковый мир — это мир, теряющий привычное равновесие (и без всякого терроризма). Это период, когда подросток переоценивает свои отношения со взрослыми, в первую очередь — с родителями. Когда он переживает неизвестное ему до сих пор по остроте чувство одиночества и неизвестности. Но подростки уже в гораздо большей степени отделены от взрослых, чем дети более младшего возраста. И как бы мы ни хотели предупредить их от «ошибок», защитить их (в том числе — и от них самих), у нас довольно мало возможностей прямо вмешиваться в процесс взросления.
Так это устроено: какие-то «истины», какие-то способы взаимодействия с окружающей действительностью подросток должен освоить самостоятельно.
Поэтому мы, взрослые, здесь особенно остро нуждаемся в посредниках. Такими посредниками могут быть книги. Они рассказывают о том, о чем мы сами не решаемся говорить с подростками, или о том, о чем подростки по разным причинам не решаются говорить с нами.
А книги могли бы рассказать о том, как люди сталкивались с такого рода проблемами, как их решали и какой ценой, что теряли и что приобретали.
Быть посредником — одна из важнейших функций подростковой литературы. И способность и готовность общества «говорить с детьми» на ту или иную тему определяется очень просто — разработанностью этой темы в детской литературе.
На это можно возразить, что далеко не все дети читают. Конечно. Но разработка сложных тем в детских книгах очень важна и для взрослых: новая детская литература позволяет им лучше понимать своих детей, живущих в уже изменившемся мире. Книги создают язык, а язык — это непременное условие диалога. Вот почему так нужны новые книги, отражающие потребности и проблемы современных детей и подростков, — нужны и детям, и взрослым.
Но у нашей современной детской литературы грешный ее язык вырван. В первую очередь, с помощью закона о защите детей от вредной информации.
Если сегодня в какой-нибудь детской книге проблема называется своим «именем», это тут же приравнивается к пропаганде и подлежит уголовному наказанию.
А ведь тема терроризма — это, хотим мы этого или нет, вполне логично вписывается в список сложных тем, связанных с подростковым взрослением и со свойственным подростку переживанием мира. Она связана с темой насилия в широком смысле слова, с определением отношения к насилию.
И я не очень понимаю, как «говорить с детьми о терроризме», если не затрагивать тему смерти, не рассказывать историю явления, не объяснять особенности психики террориста, в частности — его готовность к самоубийству. Умалчивать о том, что политические убийства — тоже разновидность терроризма. А бывает еще и такое явление, как государственный террор.
И вот происходят события, которые детям необходимо объяснять. Но сводятся наши объяснения к чему-то вроде формулы в старом анекдоте, как вести себя во время атомного взрыва: держать автомат на вытянутых руках, чтобы расплавленный металл не капал на сапоги. Вести себя таким образом — дискредитировать саму возможность диалога.
Понятно, что литература живет своей жизнью и своими законами. И если что-то в нашем мире происходит, литература с той или иной степенью полноты и глубины, с той или иной степенью разработанности вынуждена происходящее осмысливать.
Книг, в которых мы могли бы заимствовать язык, способы и материал для разговора с подростками о терроризме, считанное количество. Но они есть.
Например, такие как книга Мартина Шойбле «Джихад: террористами не рождаются» и автобиографический рассказ Малалы Юсуфзай «Меня зовут Малала». (Обе книги, замечу, — переводные.)
Книга-исследование Мартина Шойбле рассказывает о судьбе двух террористов, вчерашних подростков. Один — из типичной палестинской семьи со всеми ее проблемами в современных условиях, другой — из немецкой семьи, внешне совершенно благополучной. Автор честно признается: его подход чисто описательный.
Он не берется четко и однозначно охарактеризовать причины превращения молодого человека в террориста. Но — что очень важно для разговора с подростками — в книге подробно, в деталях описывается подростковая субкультура, ее влияние на поведение молодых людей, и то, как внутри этой культуры вызревает склонность человека к специфической форме суицида в виде террористического акта.
Закон, призванный защищать психику детей, не позволяет нам говорить с подростками о суициде. Но я не очень понимаю, где взять синонимы, чтобы как-то иначе называть террориста-смертника. И ведь теперь нельзя сделать вид, что таких людей не существует — даже ради психического здоровья детей. Об этих террористах целыми днями твердят во всех новостных программах. Видимо, реальность здесь работает против законодателей.
Книга «Меня зовут Малала» написана пятнадцатилетней девочкой из Пакистана. Малала пишет, что для нее важнейшей ценностью было образование. Она хотела учиться, она училась, и она вела блог в Интернете, обращенный к другим пакистанским девочкам и призывающий их учиться.
С точки зрения исламских фундаменталистов, это прямое нарушение религиозного закона, предписывающего женщине определенное место и функции. И за это Малалу (напомню, пятнадцатилетнюю девочку) приговаривают к смерти. Остановив школьный автобус, стреляют в нее прямо на глазах у других девочек-школьниц. То, что она осталась жива, то, что ее сумели вывезти за границу, вылечить и потом присудили ей Премию Мира, — из области чудесного.
В этой истории, конечно, все противоречит опыту российского подростка: и образ жизни Малалы, и ее стремление ходить в школу (это вообще трудно понять), и ее поразительная смелость в противостоянии страшным взрослым мужчинам, и ее непостижимая человеческая зрелость. Тем не менее это реальная история, она случилась совсем недавно и касается подростка, который живет в мусульманской стране и, между прочим, не называет себя атеистом. То есть это сложная история и предмет сложного разговора.
Хотя и тут защитникам морального здоровья детей может привидеться что-то «причиняющее вред». Но вы ведь хотели говорить с детьми о терроризме? А это и есть история противостояния терроризму. Это ситуация, обратная той, что описана у Мартина Шойбле.
Книга Дарьи Доцук «Голос» рассказывает о девочке-подростке, которая стала свидетельницей террористического акта в московском метро и чудом избежала гибели. Однако ее жизнь теперь отмечена пережитым: у героини развиваются болезненные реакции на самые обыденные явления окружающей действительности, и это делает ее не такой как все, практически изгоем.
Куда могут привести героиню ее страхи и преследующая ее смертная тень? А рассказать о том, что с ней происходит, она не может. Кроме страхов в ней живет чувство, что ее никто не поймет. Переживание замкнуто в ней и не имеет выхода. У него нет «речи», нет «голоса».
Уехав на лето к бабушке в тихий провинциальный Калининград, героиня встречается с юношей, который рассказывает ей о трагических событиях, происходивших в Кенигсберге в конце Второй мировой войны и тесно связанных с историей его семьи. И героиня вдруг понимает, что этому человеку она может все рассказать — о себе и о том, что случилось (не о теракте, а о его последствиях в ее жизни), потому что понимает его, понимает его боль. Оказывается, что личный опыт, тяжелый и вроде бы ненужный для жизни, все-таки может «сработать»: он открывает возможность соприкоснуться с чем-то, что воспринять очень сложно.
Быть понятным и понимать — звенья одной цепи. Пережитая травма обретает «голос».
В этот краткий список подростковых книг, рассказывающих о терроризме, я бы непременно включила книгу Ольги Громовой «Сахарный ребенок», где реалии массового государственного террора сталинских времен описываются глазами маленькой девочки, дочки репрессированных родителей.
Я считаю, что если уж содержательно разговаривать с подростками о терроризме, нужно поднимать тему насилия в целом. В том числе говорить о том, как ребенок усваивает образцы поведения взрослых, выстроенные на насилии, во что они «прорастают», и как трудно это преодолеть.
У австрийского режиссера Михаэля Ханеке есть фильм «Белая лента», получивший и Золотую ветвь Каннского кинофестиваля, и «Оскара». Фильм рассказывает о жизни провинциального немецкого городка за несколько лет до наступления фашизма. Главная забота взрослых там — соблюдение «приличий» и воспитание детей в соответствии с традиционными ценностями.
Ты должен везде и всюду носить пришпиленную к плечу белую ленту — как символ, напоминающий о необходимости хранить чистоту и невинность. При малейшем отклонении, даже при подозрении на отклонение, тебя жестоко наказывают. Тебя подозревают в онанизме? Страшный грех! Будешь спать привязанным к кровати. Будешь проводить в этом состоянии — привязанным, связанным — большую часть времени. И что делают дети, которых родители воспитывают в строжайшем соответствии со своими моральными нормами?
Эти дети совершают хорошо спланированное коллективное убийство умственно отсталого мальчика, вынуждая его семью спешно покинуть городок. Почему они убивают? Потому что мальчик им не нравился — своей «почти уродливостью», беззащитностью, своим «отклонением от нормы». И мы, зрители, с содроганием понимаем: эти дети как раз и вырастут к 33-му году — когда придет время голосовать за Гитлера…
Это не имеет прямого отношения к современному терроризму? Имеет. Это анализ происхождения насилия, психологической возможности убивать других.
Терроризм прежде всего внушает страх. И взрослому страшно, и подростку — тоже. (И дети прекрасно понимают, что взрослым страшно.) А способ преодолевать страх, когда он еще не стал главенствующим переживанием, затмевающим все остальные чувства, известен: надо его «нарисовать и разорвать на кусочки». Или, что более уместно в данной ситуации, его придется превратить в предмет для понимания, для изучения. Тогда он «отодвигается», из внутреннего переносится во внешнее.
Хотя у нас и привычки такой нет — думать о сложных проблемах вместе с детьми.
А ведь не только в тревожных испытаниях, но и в обычной жизни это так важно для взрослых — учиться разговаривать с детьми.
Изначально текст был опубликован на сайте «Папмамбук». Мы публикуем его с разрешения редакции.
